Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие
Шрифт:
Они могут оказаться едиными, лишь если удастся проследить здесь родство по женской линии. Видимо, в роду матери Никса и Сергея, т. е. жены Александра II Марии Александровны, урожденной принцессы Гессен- Дармштадтской, дочери герцога Людвига II, гомосексуальность присутствует (но тоже не от герцога, а от его жены). Вот и Эрнст Гессенский, брат жены Николая II. тоже был обвинен в гомосексуальности. Под подозрение попадает также и мать К. Р. и Дмитрия — жена Константина Николаевича Елизавета Иосифовна, принцесса Саксен-Альтенбургская. И в ее роду со стороны матери была, возможно, гомосексуальность. Также и в других немецких королевских и княжеских династиях, поставлявших России цариц. Были же там Фридрих II с братом Генрихом, Людвиг II Баварский с братом
А вот почва, на которой она расцветала пышным цветом, в России своя. Потому что ни в одной стране не было столь либерального отношения к гомосексуальности, как в России. Здесь судили за это только в случае выхода за все пределы приличий, громкого скандала. И выносили очень мягкие приговоры. Не было русского Оскара Уайлда или даже Поля Верлена. Уж во всяком случае не было русского Эдварда II, низвергнутого и убитого разгневанными подданными, и не было русского Людвига II, обвиненного министрами в сумасшествии, заточенного в замок и там загадочно погибшего. А был Сергей Александрович, убитый совсем по другой причине и оплакиваемый подданными, и был К. Р., «лучший человек России».
По свидетельству одного викторианца, Россия была для него «неким полинезийским островом», где всё позволено (Havelock 1926: 101–208). Всё не всё, вседозволенность была лишь по европейским меркам, но терпимость в вопросах сексуальной морали была для России традиционна. Мудрено ли, что и у Романовых мы находим не только голубую кровь, но и заметные голубые чувства.
Сексуальная революция Михаила Кузмина
1. Из Серебряного века в Железный
Странная фигура — Михаил Кузмин, какая-то фантасмагорическая. Начал печататься поздно, после тридцати, а уже между сорока и пятьюдесятью стали один за другим появляться девять томов его сочинений. Один из виднейших поэтов Серебряного века, явно не пролетарского направления, даже состоял одно время в черносотенном Союзе Русского Народа, и не был большевиками ни выслан, ни расстрелян. Не скрывал своей гомосексуальности, со многими молодыми людьми поочередно жил в любви практически открыто до и после революции. Еще при жизни стал знаменем русских гомосексуалов (по его повести «Крылья» теперь названо Петербургское общество секс-меньшинств). И всё же не пострадал за это ни от царской полиции, ни от советской власти. Более того, официально сдал свой Дневник, описывающий литературные будни и сексуальные похождения за 30 лет, в Литературный Музей как раз в год начала уголовного преследования гомосексуалов — и ничего.
Ахматова, относившаяся к нему очень недоброжелательно, говорила: «Он, вероятно, родился в рубашке, он один из тех, кому всё можно» (Богомолов 1996: 31–32).
Россия на нашей памяти вышла из перспективы прогрессистского подъема по векам — от каменного через бронзовый к железному — и вошла в схему Гесиода: от Золотого века через Серебряный к Железному. Ведущий поэт Серебряного века, Кузмин пережил свою эпоху на два десятилетия и, оказавшись в устрашающем Железном веке, мыкаясь и бедствуя, продолжал писать стихи и даже создал свое самое лучшее произведение «Форель разбивает лед». Он бился об лед, но оледенение, сковавшее страну, было чересчур мощным и длительным. Поэт был практически забыт. Лишь теперь, когда ледники стали быстро таять, появился спрос на его стихи, и он снова занял свое место в литературе и общественной жизни.
По стилю Михаил Кузмин близок к французским символистам: Леконту де Лиллю, Верлену, Рембо, Малларме, Анри де Ренье. Их влияние у него и заметно. По месту и роли в русской литературе он сопоставим больше с Оскаром Уайлдом в английской — столь же манерен, изыскан, элегантен и гомосексуален. По откровенности его знаменитого Дневника похож на Андре Жида. Но по насыщенности творчества гомосексуальной тематикой скорее сравним с маркизом де Садом.
Кстати, его грандиозный Дневник, очень искренний, создавался изначально как своеобразное литературное произведение, для чтения друзьям и для будущего. То есть живя, действуя, совершая поступки, Кузмин знал заведомо, что расскажет о них в Дневнике. Иными словами, он строил свою жизнь как содержание будущего литературного произведения, а многие эпизоды вдобавок легли в основу отдельных повестей и рассказов, не говоря уже о стихах.
Теперь в русской филологии есть целый раздел по изучению Кузмина. Тут наличествуют и солидные дотошные исследования — от само отверженных работ Геннадия Николаевича Шмакова, умершего в эмиграции от СПИДа, или детальных исследований Н. А. Богомолова, до элегантных фрагментированных эссе К. Ротикова, разбросанных по его «Другому Петербургу» и составляющих в книге наиболее значительную часть. Короткими цитатами из Кузмина («шабли во льду, поджаренная булка») Ротиков великолепно умеет передать аромат эпохи и индивидуальность поэта, дает почувствовать оригинальность его таланта, Ротиков даже говорит о его гении, о его величии (из его «Сетей» «выпорхнули все эти гумилевы, мандельштамы, ходасевичи, адамовичи»). Ротиков восхищается его непревзойденным соединением крайнего европеизма (верлибр, тяга к Италии и Франции) и глубинных русских традиций (старообрядчество, крюковая музыка, духовные стихи). Исходя из темы книги, в Кузмине его больше всего интересуют свидетельства масштабности поэта и доказательства его гомосексуальности. Но тут, собственно, и доказывать нечего, всё налицо.
Более интересен анализ личности поэта и темы гомосексуальности в его творчестве. Как получилось, что эта тема стала выступать в его творчестве столь откровенно? Если его поэзию вдохновляла любовь, то как это увязать с его непостоянством, с частой сменой любовников, можно ли это считать любовью? Какие данные для изучения гомосексуальности вообще можно извлечь из его Дневника? Ведь мало кто еще из гомосексуалов оставил такие откровенные записи своих чувств за 30 лет. Как получилось, что в годы террора он смог ускользнуть от репрессий? Что в его личности типично для гомосексуалов, а что индивидуально? В какой мере гомосексуальность определяла его связи в литературе и его творчество? Как вообще он сформировался таким?
2. Пробуждение чувств
Отец был красивым моряком, но в семье это был капризный деспот. В молодости он был замешан в деле петрашевцев и даже сидел в Алексеевском равелине вместе с братом, но оба были отпущены. Этого хватило, чтобы вкус к политике был отбит в семье на два поколения вперед — у поэта он был атрофирован изначально. В пожилом возрасте отец служил в судебных управах — Ярославской, затем Саратовской. В Ярославле и родился Миша, а в Саратове провел детство. Ко времени рождения Миши в 1872 г. (позже он омолаживал себя на три года) отцу было уже 60 лет. Жена была моложе его на 22 года. Со стороны матери дед был инспектором Петербургской театральной школы, а бабка — дочерью приезжего французского актера Офреня. Наверное, от французских предков у Кузмина черные, как смоль, волосы, и профиль какаду — горбоносый, с выдвинутой вперед нижней губой.
Мальчик рос болезненным, слабым. Подобно классическим гомосексуалам психоаналитиков, в детстве был «девчонкой в штанах»: «Я не любил игр мальчиков — ни солдат, ни путешествий» (письмо к Чичерину — МКиРК: 6); «У меня всё были подруги, а не товарищи, и я любил играть в куклы, в театр, читать, или разыгрывать легкие попурри старых итальянских опер…».
Последнее признание содержится в его автобиографии (Histoire edifiante de mes commencements), которую он написал для своих друзей, читал им и включил в свой Дневник под 1906 г. Судя по этой автобиографии, его средний брат, юнкер Казанского училища, также был гомосексуален и, когда Мише было лет 10, разбудил его чувства. Этот факт укладывается в теорию наследственной гомосексуальности. Вот что сказано в автобиографии: