Другая сторона
Шрифт:
— Я могу сделать это сам, — произносит он.
— В этом нет смысла, Оуэн. Ненавижу это говорить, но она ушла. Она действительно, действительно ушла. Ты тоже должен идти домой, — говорит Бетти.
Оуэн качает головой:
— Нет, я просто хочу попытаться еще один день.
С тяжелым сердцем Бетти и Кертис соглашаются вернуться домой.
***
— Думаешь, мы должны были остаться с ним? — спрашивает Кертис Бетти в ее кухне, когда они возвращаются домой.
Бетти вздыхает:
—
Кертис кивает:
— Прости, что я не приехал к тебе в субботу ночью. Мы поругались из-за этого, и она заставила меня поклясться хранить тайну.
— Это не твоя вина. Я должна была знать, что что-то не так. Мне просто хочется, чтобы она вернулась ко мне.
В этот момент Кертис замечает записку с именем Бетти, прикрепленную на холодильник.
— Смотри, Бетти, думаю, она оставила записку.
Бетти бегом пересекает комнату и срывает записку с холодильника.
— Почему я не увидела ее раньше?
Кертис смотрит в окно, чтобы дать Бетти некоторую уединенность, пока она читает. Меньше чем через минуту она оседает на стул.
— Здесь не говорится почему! Здесь не говорится ничего существенного! — говорит она сквозь слезы.
— Ты разговаривал с ней последним. Как думаешь, почему она сделала это?
— Я не совсем уверен, — говорит он спустя мгновенье. — Думаю, ей казалось, что здесь она не может иметь нормальную жизнь. Она хотела быть взрослой. Она хотела влюбиться.
— Она могла бы влюбиться здесь! — протестует Бетти. — Я думала, она уже это сделала.
— Думаю, это было частью проблемы, — деликатно говорит Кертис.
— Но она могла бы влюбиться снова! Это мог быть Оуэн или кто-то совершенно новый.
— Я думаю, ей казалось, что здешние условия не приводят к продолжительной любви, — объясняет Кертис.
Бетти обнимает Кертиса. Он осторожно вдыхает запах ее волос, и думает, что они пахнут смесью морской воды и роз.
— Опять же, — говорит Кертис мягко, — условия редко бывают хорошими где бы то ни было, но любовь все еще случается во все времена.
***
Лиз понимает, что никогда не сможет исцелиться достаточно, чтобы плыть к поверхности. Она будет жить в обратном направлении, достаточном для сохранения жизни и дыхания, но, только если кто-нибудь не найдет ее, она все равно что мертва. На этот раз мертва по-настоящему.
И в то же время она не мертва. Умереть было бы предпочтительней. Она помнит историю, которую однажды рассказал ей Оуэн, о человеке, который утонул на пути к Колодцу. Тридцать лет его никто не находил, а когда они наконец-то нашли его, он был младенцем, готовым вернуться на Землю. «Если никто не знает, что ты жив, никто, кого ты любишь, ты с тем же успехом можешь быть мертвым», — думает Лиз.
Лиз смотрит вверх, так как на дне океана больше нечем заняться.
На вторую ночь под водой мимо Лиз проплывают две русалки, рыжая и блондинка.
— Ты русалка? — спрашивает у Лиз рыженькая.
Лиз
— Не думаю, — произносит светловолосая русалка, — смотри, эта глупая штука даже не может говорить.
— И у нее очень маленькая грудь, — добавляет рыжая, смеясь.
— Я думаю, это слизняк, — произносит блондинка.
— Ой, не говори так, — отвечает рыжая, — думаю, ты задела его чувства. Смотри, оно плачет.
— Мне наплевать, даже если так. Оно ужасно скучное. Пойдем, — говорит блондинка. И две русалки счастливо уплывают прочь.
Русалки (противные, тщеславные создания) — одни из многих существ, которые живут на дне океана, на землях между Землей и Другой стороной.
***
На дне океана, где-то между Землей и Другой стороной.
На третий день под водой Лиз проснулась от странного звука. Звук мог быть далекой сиреной, или низко звучащим колоколом, или даже двигателем. Она открывает глаза. Знакомый серебряный отблеск вспыхивает на расстоянии. Лиз немного прищуривается. Это гондола! И затем она видит, что гондола выгравирована на серебряной луне, а луна соединяется с серебряной цепочкой. И звук очень похож на тиканье. Сердце Лиз бешено стучит. «Это мои старые карманные часы, — думает она. — Кто-то отремонтировал их, и если я смогу поднять руку, то получу их обратно».
И поэтому она призывает все свои силы.
И поэтому она поднимает свободную руку.
Но часы находятся дальше, чем она подумала.
И поэтому она сдирает прочь пеленки до тех пор, пока не освобождает вторую руку.
И она бьет руками.
Но она не может плавать без ног.
И она сдирает пеленки дальше до тех пор, пока не остается голой, как в день своего появления на свет.
Итак, она голая.
Но, наконец-то, ее руки и ноги свободны.
И она плывет.
Лиз плывет и плывет, плывет и плывет, все время сохраняя серебряную луну на виду. И гондола растет больше и больше. Но остальные часы, кажется, исчезают. И наконец, Лиз достигает поверхности, жадно глотая воздух, жадно глотая жизнь.
И когда ее глаза приспосабливаются к дневному свету, гондолы нигде не найти. Вместо этого она видит знакомый белый буксирный катер.
— Лиз! — кричит Оуэн. — Ты в порядке?
Лиз не может говорить. В ее легких слишком много воды, и она замерзает. Оуэн замечает, что ее губы синие.
Он втягивает ее на лодку и накрывает одеялом.
Лиз очень долго кашляет, пытаясь вытолкнуть воду из легких.
— Ты в порядке? — спрашивает Оуэн.
— Кажется, я потеряла свою одежду, — хрипит Лиз, ее голос грубый и воспаленный.
— Я заметил.
— И я почти умерла, — говорит Лиз. — Снова, — добавляет она.
— Мне жаль.
— И я безумно зла на тебя.
— Об этом я тоже сожалею. Надеюсь, ты простишь меня когда-нибудь.
— Посмотрим, — говорит она.
— Отвезти тебя домой?