Другая сторона
Шрифт:
Феномен Патеры остался необъясненным. Возможно, подлинными повелителями были синеглазые, которые с помощью магических сил приводили в движение куклу Патеры и по своему произволу сотворили, а затем уничтожили царство грез.
Американец жив до сих пор, и его знает весь мир.
ЭПИЛОГ
Человек —
В лечебнице я не переставая думал о волшебном и грандиозном спектакле, который мне довелось пережить. Моя способность ко сну приобрела явно болезненный характер; сны пытались подчинить себе мое сознание.
В них я терял свою идентичность, они часто уводили меня в минувшие исторические эпохи. Почти каждую ночь мне являлись картины отдаленного прошлого, и я держусь мнения, что все эти сновидения были теснейшим образом связаны с переживаниями моих предков, чьи душевные потрясения, вероятно, были унаследованы мною на биологическом уровне. На еще более глубоких уровнях сна я перевоплощался в животных или даже пребывал в составе праэлементов. Эти сны были пропастями, в которые я безвольно проваливался. Когда наступала хорошая погода и ночи были ясными и звездными, такие сны прекращались.
Дни протекали монотонно. Меня томили бездеятельность и скука. По мере того как я набирался сил, ко мне возвращалось желание работать. Но я чувствовал, что ни к чему не способен. Действительность казалась мне отвратительной карикатурой на страну грез. Меня ободряла только мысль об исчезновении, о смерти. Я предавался ей со всем пылом, на какой только был способен.
Я полюбил небытие экстатически, как женщина; я упивался им. В светлые, лунные ночи я отдавался ему всем своим существом, созерцал его, чувствовал его и испытывал неземное блаженство. Я стал интимным другом этого величайшего из владык, достославного князя мир, красота которого неописуема для всех, кто чувствует его. Оно было моей последней, величайшей отрадой. Я узнавал его в каждом опавшем листе, в сырой траве, в рыхлой земле. Уступать его хитрым кошачьим домоганиям, воспринимать производимые им разрушения как любовные объятия — вот что делало меня счастливым! В тот период я питал особую склонность к увядшим цветам.
О собственном умирании я думал как о величайшей небесной радости, которою открывается вечная брачная ночь.
Почему же все противятся смерти? Ведь она желает нам только добра! В каждом лице я с любопытством пытался разглядеть ее знаки, в морщинах и складках старости я узнавал ее поцелуи! Ее взоры блестели так соблазнительно, что даже сильнейший покорялся ей — тогда она сбрасывала с себя покровы, и умирающий видел ее в блеске алмазов, переливающихся тысячами граней.
Когда я наконец отважился начать жизнь заново, я обнаружил, что мое божество обладает лишь половиной власти. Как в великом, так и в малом оно делится со своим соперником, который есть воля к жизни. Силы притяжения и отталкивания, полюса земли с их токами, чередование времен года, день и ночь, черное и белое — все это проявления их борьбы.
Подлинный ад заключается в том, что эта противоречивая двойная игра продолжается и в нас. Даже любовь имеет свой центр тяжести «между клоаками и выгребными ямами». Самые возвышенные ситуации могут становиться жертвой насмешки, издевки, иронии.