Другая страна(полная сборка)
Шрифт:
— Договорились.
Вышел на улицу, закурил. Странно, как-то легко проскочило. Ожидал скандала, десять дармовых работников отбил. Чего-то я не понимаю... Надо с Изей поговорить.
С утра вручил Дову план работ. Оборудовать спортплощадку и полосу препятствий. Чтобы не было проблем с пониманием нарисовал, а не написал. Ему явно стало нехорошо
— Мы не успеем!
И я ему так ласково:
— Я проверю.
Отделение Рафи заставил взять все, что положено. От патронов до сухпайка, на двое суток. Килограмм двадцать на каждого. И мы пошли в хорошем темпе. Рафи действительно знал местность и умел ходить по горам. Тут не Карпаты, но то же местами круто будет. Он даже имел понятие, о том, что по гребню идти нельзя. Потом я узнал, что он вообще обошел весь Израиль. Пешком. И Анна с ним ходила, он были знакомы еще до армии. Оба были членами иерусалимского движения «Следопыты». В нем обучали навыкам полевой жизни и выживанию
Часов в 10 пришла Хава. Глаза горят огнем.
— Почему, ты снял часовых?
— С башни, потому что при обстреле — это братская могила для всех будет. Блиндаж строить нужно. Тем более что у вас договор. А те, что у ворот стояли, вон там на холме окопчик вырыли. Так они видят дорогу издалека.
— Ты не имел права оставлять кибуц без охраны!
— Послушай, Хава, или вы договорились с мухтаром и от них никакой пользы нет, или если опасно, они прекрасные мишени. А ворота — открывать солдат не требуется.
Жаловаться будет, сказал кто-то, когда она ушла. Я сделал вид, что не слышал.
Через день приехал с проверкой Изя. Посмотрел на тренировку и сказал:
— Ты продолжай в том же духе, но не лезь все-таки на рожон. И наблюдатель там не для стрельбы стоит, а чтобы арабы видели, мы бдим. Пользы, от него, конечно, нет.
Похоже, действительно настучала.
В общем, так и продолжалось. С 6 утра до 10 вечера я поочередно гнал отделения в горы. У меня не было уставов и наставлений не то что на иврите, но вообще ни на каком языке. Поэтому учил тому, что знал. Организации засад, маскировке, окапыванию, как определять сектора обстрела, как ставить растяжку на тропе и устанавливать мину. Учил действовать группами. Одна атакующая, вторая пулемётчики и стрелки поддерживала первую огнём, и должна была пресекать контратаки, устраиваемые неприятелем. Очень нужна была информация о деревнях в нашей зоне. Какая численность банд, их вооружение, тактика действий. Пути передвижения, транспорте, связь с другими бандами. Если кто-то и знал, мне сообщить забыли.
Поэтому стал сажать наблюдателей и заставлял их фиксировать кто куда пошел и что вообще происходит. Нашелся и переводчик. Абутбуль, откуда-то из Северной Африки. Он мне заодно читал и переводил арабские газеты. Любопытно было сравнивать как одно и то же совсем по-разному освещалось. Там мы были злобными агрессорами, мешающими наладить мирную жизнь. Здесь — наоборот.
Сначала ходил на патрулирование сам, потом время от времени стал доверять своим командирам отделений. Второе отделение гнал на полосу препятствий и стрельбище. После первой стрельбы лёжа, сидя и стоя, мишени красноречиво показали, что итоги стрельбы совсем неутешительные. Поэтому свел знакомство с прапорщиком из бригадных складов, выполняя Изины советы и по его рекомендации, с кем именно говорить. Стоило это мне трофейных часов. Зато выяснилось, что каждые три месяца положено было проводить стрельбы. Теперь я все патроны получил задним числом, по дружбе, и стреляли мои ребята без конца. Сначала просто с положения лежа и стоя. Потом в составе расчета и отделения. Потом в движении. Каждый должен был уметь обращаться не только с винтовкой, но и пулеметом. Велись тренировки с метанием ручных гранат. Замеряли расстояние броска. В бою это нужная информация. Обязательной была и спортивная подготовка: ежедневные бег, гимнастика, в частности, прыжки через верёвку, стены, изгороди из колючей проволоки, деревья, столы, живые изгороди. Недостаток языка, действительно, восполнял иногда ногами и руками. Дашь разок по каске ногой и очень хорошо доходит, что окоп надо рыть глубже, чтоб ничего не торчало.
Я сидел краем глаза наблюдая за стрельбой второго отделения по мишеням, можно было уже не бояться, что застрелят друг друга. Вообще то разбирать-собирать они умели с самого начала. Вот только, в первый раз один идиот захотел посмотреть поближе, куда он попал, а второй, оказывается, еще не отстрелялся. Может это и не педагогично, но оба ходили с синяками под глазом. Первый под левым, а второй под правым. Сорвался непростительно, но когда Вертман упал после выстрела, у меня вышибло всякий иврит, чтобы заниматься нормальным воспитанием. После этого усвоение матчасти пошло рекордными темпами. И что странно, они не боятся, а, наоборот, зауважали. Может, наконец, дошло, что я им пытаюсь объяснить. Уставы и инструкции в армии кровью написаны. Убили кого-нибудь по недоразумению или глупости, вот и еще одна строчка появилась.
В данный момент меня больше занимал левый ботинок. Он явно намеревался скончаться в скором времени. Подошва намекающе, хлюпала на ходу, хотя с виду все обстояло прекрасно. Я пытался нащупать, где проблема.
Рядом сел какой-то кибуцник, с кряхтением вытянув ногу.
— Что, лейтенант, проблемы с обувкой? — неожиданно заговорил он по-русски. После Меера это был первый человек, говоривший на этом языке за последний месяц. Кибуцники многие понимали, но говорить не желали ни под каким видом. Не из вредности, это был очередной идеологический вывих. Все должны говорить только на иврите. За это хоть и не наказывали, но смотрели крайне неодобрительно. Они тут все носились с единственно правильным языком и переименовывались для слияния со светлым будущим в Бен Давидов и Бен Ами. Самый легкий был вариант превращения из Перского в Переса. Хоть сам не забудешь. Только задним числом мне стало ясно, как мне в этом смысле повезло. Если бы вместо иврита я бы постоянно общался на русском, никогда бы язык толком не выучил. Были такие примеры среди репатриантов. И через 20 лет заикались на каждом слове.
— Ну-ка дай, — бесцеремонно забрал он ботинок. Пальцы у него было жесткие, с въевшимся под ногти маслом и весь он был какой то жесткий, даже с виду. Черный от загара и, хотя и грузный, но это был не жир, а сплошная мускулатура. Руки и плечи какие то чрезмерно развитые.
— Ерунда, — сказал он, возвращая. — Надо пару гвоздей и будет полный порядок. Еще долго протянет. Нашим, вон, положено, одни ботинки в год. Не какие-нибудь легкомысленные сандалии или туфли. Именно ботинки, чтобы можно было и зимой и летом ходить. Новые не дадут, пока год не пройдет, хоть тресни. Вот и хранят их, как могут, вечно ходят босые.
Я невольно посмотрел на его ноги.
— Мне это уже не грозит, смотри, — сказал он, задирая штанину. Ниже колена на левой ноге у него был протез. — В Ливии на мину наступил. Всю жизнь шел против течения, один раз в жизни поступил как все и ничего хорошего не получил. А протез сам сделал, никаким специалистам и не приснится такая работа. Я здесь мастер сделать и починить все. Хочешь — самолет, хочешь — ботинок. Так что освободишься — приходи в крайний сарай, где мастерская, помогу твоему горю. Я там все время, даже сплю. А зовут меня Ицхак Соболь, вставая, сообщил он. — Не Ицик или еще как, только Ицхак. И почти не хромая зашагал в сторону домов. Не видел бы сам протез, никогда бы не догадался, что ноги нет. А ведь мне про такое рассказывали, только сразу и не сообразил, когда человек долго на костылях передвигается или постоянно физическую работу делает сидя, у него руки и пальцы сильнее становятся. Как слепой запахи лучше чувствует, у безногова сила в плечи и руки уходит.
— Ты садись, в ногах правды нет, — сказал Ицхак, надевая ботинок на сапожную лапу.
Я сел на табурет и осмотрелся. Чего тут только не было! В не таком и большом помещении стояли два станка, токарный и сверлильный, верстак и куча развешанных на стенах инструментов. Какие то баночки с болтами и разными шурупами. На столе разобранный пулемет. Все явно разложено по своим местам, ничего просто так не валяется. Для раскладной койки едва оставалось место в дальнем углу. Во дворе еще и яма для осмотра машины.
— Все починяем, — отдавая ботинок, сказал он. — Кое-что и сам делаю, что достать невозможно. Своим, естественно, просто так, чужим можно и за сигареты. С тебя вроде взять не получится?
— Я лет в 10 с приятелями курнул в первый раз, да так, что отравился. А когда прочухался, мать меня отлупила, так что сидеть потом не мог несколько дней. Так после этого так и не научился, даже на фронте. Еще страдал из-за этого в училище, вам говорят перекур, а ты все равно не куришь, продолжай работать. Мать у меня была женщина суровая, с тяжелой рукой. Сама не слишком грамотная, но хотела чтобы я стал большим человеком. В ее понимании — это доктор или хотя бы инженер. Значит, положено учиться, и не абы как, а лучше всех. А не будешь — мокрой тряпкой по спине. А партийных она не выносила. Считала никчемными людьми, пользы для окружающих никакой, одни лозунги. И ведь воспитала, не знаю даже как назвать. Усидчивость, желание разобраться, а не просто вызубрить. Я до сих пор помню, как я был счастлив, когда сам догадался что такое таблица умножения и как считать легче, вместо того, чтобы выучить наизусть. Это кому легко сразу дается, интерес пропадает. А я в детстве должен был сидеть и учиться. Интерес появился потом, когда я понял, что не хуже умников, а могу быть лучше. Зато во дворе все равно я был лучше их. В нашем районе без драки не пройдешь...