Другая страна(полная сборка)
Шрифт:
— А в Легионе она откуда? С наших складов, ты ж не в советской гимнастерке и сапогах приехал, в израильской армии точно такая же форма. Таг поменяешь, и все.
— Что поменяю?
Он ткнул пальцем. И медленно, явно как слабоумному произнес:
— Эмблема, кокарда...
Я уставился на анкету. Ну, имя, фамилия — это все понятно. Достал офицерское удостоверение, благо, что оно на двух языках и начал старательно перерисовывать буквы в анкету. Он тяжело вздохнул, и, сказав вполголоса явно что то вроде «Понаехали тут», отобрал у меня бумагу и быстро заполнил. Единственное, что пришлось два раза по буквам повторить название училища.
— На, — сказал он,
— Фотография через улицу.
— Спасибо, — сказал я на всякий случай. Кто его знает, может, придется возвращаться.
Возле шлагбаума стоял здоровенный рыжий мужик лет пятидесяти и явно рассказывал анекдоты солдатам. Те помирали со смеху. Вдруг он резко повернулся, и тыча в меня пальцем спросил
— Вот этот что ли? Ты, Томский?
— Я.
— Я твой комбат, Йосеф Штивельман, можно просто Изя, и хочу знать, где ты шляешься?
— Фотографии делал, согласно указаниям начальства, потом буду искать медкомиссию.
— Запомни, — заорал он, махая у меня под носом кулаком размером с мою голову, — Начальство у тебя только я. Всех остальных ты будешь посылать нах. Понятно?
— Понятно.
— Запомни еще одно. Евреи — самый умный народ в мире. Поэтому они создали такую умную бюрократию, что сами ничего в свои бумагах не понимают. Все вопросы надо решать по знакомству. Или через генерала, или через прапорщика. На здоровье жалуешься?
— Нет.
— В ЦАХАЛе разрешается иметь свое оружие, помимо казенного. Купленное или добытое в бою, — он снова заухмылялся, — или стыренное у врага, только надо зарегистрировать по всей форме. Есть что-нибудь?
— Есть. Немецкий вальтер.
— Давай свои фотографии и пистолет и жди меня здесь.
Через пятнадцать минут он вернулся и сунул мне удостоверение, разрешение на оружие и постановление медицинской комиссии.
— Что смотришь? Не нравится, что снова лейтенантом стал? Ну не батальон же тебе давать, с твоим знанием иврита. У нас — как в Древнем Риме. Если бы в строю кто-нибудь, вдруг заговорил по-этруски, господа римские офицеры быстро бы показали ему, где римская кузькина мать. Вне строя можешь говорить хоть на марсианском. Пошли оружие получать, потом я тебя отвезу к себе домой, переночуешь, и с утра в кибуц. Там продемонстрируешь, что ты можешь. А мы посмотрим.
И он гулко заржал.
Изина жена, Фаина, совсем не походила на еврейку. Мощная блондинка, с необъятными формами, больше похожая на польскую крестьянку. Сейчас, она сидела, подперев щеку рукой и смотрела как я ем. Изя, попав домой, сразу притих и легко было догадаться, кто тут глава семьи.
— Кушай, кушай, не стесняйся, — в очередной раз повторила она. — У нас двое сыновей в армии, в Италии, может, и их кто-то накормит. Вот картошечки возьми. Сейчас полегче стало, а раньше ее вовсе не было.
— Правильно, — сказал Изя, деловито доставая из огромного сооружения под названием буфет бутылку и рюмки, — раньше и небо было голубее и трава зеленее.
— Ты не слушай моего старого дурака, — сказала она, отмахиваясь от мужа. Раньше, действительно картошки не было. Только в войну сажать начали. Мы ж с-под Гродно, как можно без картошки? Я этих местных овощей до сих пор не понимаю. Оливками сыт не будешь. Тут все другое, даже у хлеба другой вкус. Но ничего, приспособились.
— Ну, — сказал Изя, подмигивая. — Такой повод и не выпить? Первый человек из еврейского Легиона, да еще из советских, да прямо к нам. Будет чем похвастаться. За то, чтобы все наши вернулись живыми и здоровыми.
Выпили. Он разлили еще по стопке и глянув на меня, сказал:
— Ты не поверишь, здесь даже пьют меньше, когда жара начнется, даже и не тянет, разве что пивка, да и тебе завтра с утра вставать.
Фаина замялась и спросила:
— Скажи, ты ж видел, что там делается. Может в газетах преувеличивают?
— Нет, там, где немцы были, всех евреев убили.
— Знаешь, — сказала она после паузы, — когда Жаботинский приехал в Польшу и начал звать людей в Израиль, многие стали собирать вещи. Все-таки великое событие. И Изя тоже — «Едем, едем». А моя семья собралась и отец сказал, не нужно уезжать. Здесь дом, работа, люди, которые тебя знают и уважают. А там — пустое место, песок и камни. Немцы? Ну что немцы, поляки не лучше. Жили под этими, проживем и под теми. Хороший сапожник всем нужен. Родители, трое братьев и сестра, их семьи, дети. Все остались, а мы вот уехали. Красная Армия те места уже год как освободила, я вот пишу, пишу. В посольство, в Красный Крест. Везде отвечают — сведений о местонахождении нет.
— Ну, мы ж на Украине были, а в Белоруссии леса есть, можно было в партизаны уйти. Да война многих с места сорвала, может еще найдутся.
— Хороший ты мальчик, — сказала она. Погладила меня по голове и, резко встав, вышла.
Мы молча выпили по второй.
— У меня в полку, был разведчик, Саша Подвальный, — глянув закрыта ли дверь, сказал я. Так он у командира отпросился на пару суток, мы рядом с его местечком были. Приехал весь черный. Всех в овраге расстреляли. И детей его, и жену. А жена русская вообще была. Так он потом любого немца убивал без разговоров. Нет, если языка надо — это другое дело, а вот если без задания, сдается там или нет — моментально на тот свет. Все время лез на рожон и погиб. Может лучше и не знать, лучше верить, что хоть кто-то спасся.
— Нас, приехавших в 30-е, называют поколением Жаботинского, — заговорил, через пару минут Изя. — Знаешь почему? Когда провозгласили независимость Израиля, Зеэв поехал в международное турне, как министр иностранных дел.
— Кто? — удивился я. — Даже я знаю, что Жаботинский был Владимир!
— Его звали Владимир-Зеэв, — ответил Изя. — Зэев — это ивритский вариант.
— Первый визит был в Англию, утрясти возникшие проблемы в экономической и политической сфере. А вот дальше он показал, на что способен. Осенью 1935 г. приехал в Берлин. Конечно, эту жидовскую морду, вовсе не ждали с распростертыми объятиями, но шла подготовка к Олимпиаде 1936 г. и явных скандалов следовало избегать. Тем более что интересы нацистов и сионистов в этот момент совпали. Нацистам требовались уезжающие евреи. Желательно без шума и пыли. В то же время они вовсе не собирались позволять вывозить еврейское имущество. Так что договаривалось с Жаботинским министерство экономики Германии, а рангом повыше делали вид, что его не замечают.
Нацисты запретили вывозить из Германии деньги и имущество. Можно было только какой-то минимум на первое время. Хотя уже шло практически открытое давление на евреев — уже были законы об ограничении на профессию, уже требовали свидетельство об арийском происхождении, для вступления в брак, уже увольняли врачей и государственных служащих, даже отменяли полученное после 1918 г. гражданство, но убийств еще не было. Многие надеялись на улучшение, часть просто боялось бросить все и уезжать в неизвестность, ведь большинство немецких евреев считало себя немцами, иудейской веры. Так что попытка Жаботинского договориться пришлась очень к месту.