Другая жизнь
Шрифт:
Молнии били и били, а они стояли, прижавшись друг к другу, и были счастливы. А потом что-то вспыхнуло в стороне родительского дома. …
«Как далеко они с Антоном сегодня зашли!» – подумалось ей тогда.
Еще удар грома. И опять молнии. Боже! Это горит их дом.
И она побежала. Слышала ли она его крики? Знала ли зачем бежала? Теперь кажется, что нет. Под проливным дождем и мечащимися молниями она, спотыкаясь, падая и опять спотыкаясь, неслась к дому, внутри которого разгоралось пламя. Это пламя стало пожаром, сжегшим ее жизнь. Но разве тогда она знала об этом?
– Уже совсем близко, …близко, …близко…
И сердце заходилось от
– Уже близко, близко, – думала она, сбегая с одного холма и поднимаясь на другой, переводя дыхание перед последним рывком в сторону дома.
– Уже близко…
Когда она подбежала к дому, на втором этаже все пылало.
– Боже, они спали, они спали, – непрерывно повторяла она.
Со всех сторон поселка спешили люди. А ей тогда казалось, что никого нет, и никто не может помочь ее маме и папе лучше, чем она сама.
– Боже, они спали… Но, может, им удалось спрятаться, может они просто не могут открыть двери? Надо помочь им выбраться из огня!
И она влетела в дом и, пробежав коридор, открыла дверь. Она попала прямо в ад, в огонь, который достался ее близким. Казалось, ее сбило с ног, казалось, отбросило. Но на самом деле она не помнила, что случилось, и не видела, как подбежали люди, гасили на ней одежду и волосы, заливали водой ее и двери. Она помнила только свой порыв и первую боль в госпитале. И взгляды, которые она чувствовала, потому что видеть уже не могла.
Как только она пришла в себя, дни были отданы боли и воспоминаниям.
Вот они сидят с родителями в круглой комнате. Хотя вся комната круглой и не была, а только ее часть с окнами на сад. В центре этой комнаты стоял круглый стол. Ей, девочке, стол казался огромным, а мама и папа, сидящие по другую его сторону, такими далекими. Поэтому она всеми правдами и неправдами садилась к ним ближе, немного сдвигая стул с назначенного ему места. Если они не замечали уловки, или делали вид, что не замечают, она пододвигала стул еще ближе… и еще ближе, пока они не делали вопросительных глаз. Это было сигналом для остановки стула. После этого она почти незаметно (так ей казалось) подтягивала к себе тарелку с прибором и начинала есть, наслаждаясь соседством родителей.
– Ну, как у тебя в школе? – обычно спрашивал папа.
Как может быть в школе у хрупкой и вполне симпатичной девчушки с кудряшками, разбросанными по плечам? Обычно неплохо. Поэтому ответ «нормально» был привычным началом обеденной беседы. И тогда следущим вопросом был кот.
– Как котик? – спрашивала мама
После этого шла целая повесть о том, как любимый кот на целый день пропал со школьного двора. Они же его кормили! Всему классу было непонятно, почему он ушел, и весь класс, исключая разве что самых хулиганистых мальчишек, убил все перемены на поиски потеряшки. Кот, надо сказать, был себе на уме и старался ничего важного в своей кошачьей жизни не пропускать, поэтому не только терялся, но и приходил ободранным, с выщипанной шерстью и часто грязным по самые уши. Поэтому редкий день о нем нечего было рассказать.
Все это было только началом разговора. Самой важной его частью был расспрос о новеньких. И если какой-то новенький появлялся в школе, то обеды затягивались много дольше обычного, потому что и мама, и папа с интересом распрашивали ее о том, какой он, как он себя ведет. И одно только знала она в то время – такой интерес был как-то связан с их работой.
Все новенькие, действительно, были очень странные – испуганные и, как правило, не знавшие откуда они приехали, где их родители и даже, как их зовут. Учителя представляли их по именам, но они плохо откликались на них, и складывалось впечатление, что они их слышат впервые в жизни. Таких ребят особенно опекали. Сначала они жили в интернате, а позже их обязательно кто-то брал в семью. Через месяц-два они вливались в коллектив, с легкостью догоняли программу, баловались и становились совершенно неотличимы от сверстников.
К выпускному классу школы она знала, что живет в поселке биологов-биоэнергетиков, занимающихся специальными разработками по продлению жизни, знала что ее родители тоже биологи-биоэнергетики и все их силы, опыт и знания уходят на эксперимент, который называется «Еще одна жизнь». Хотя, конечно же, то, что делали эти люди, давно уже вышло за рамки эксперимента и приобрело определенный размах, который требовал больших знаний, лучшей организации и новых структур по всей стране.
Вначале первые опыты по продлению человеческой жизни не приносили ощутимых результатов. Или, по крайней мере, это так казалось. Была изобретена сыворотка, омолаживающая человека примерно на пять лет. Это омоложение можно было проверить лабораторно, когда при анализе тканей и систем человека становился понятен ее эффект. Уходили даже хронические болезни, проявившиеся у этого человека за последние годы.
Но пять лет – это не тот срок, который ставили перед собой ученые. Предположили, что при регенерации и восстановлении организма после первого приема сыворотки, повторный ее прием даст аналогичный эффект – омоложение еще на пять лет. Попробовали. Оказалось, что следующий прием сыворотки вызывает неожиданно быстрое старение организма, вместо того, чтобы омолаживать. Что не так? Почему сыворотка не работает повторно? Может быть промежуток между приемами слишком мал? Почему она никак не действует при приеме в третий раз? Может быть мозг блокирует ее действие, так как не хочет слишком быстро и кардинально молодеть? Или не может? Может быть электомагнитные колебания тела перестают соответствовать электромагнитным колебаниям мозга?
Вопросы, вопросы… Целый поселок бился над ответами, пропадая на экспериментах, задерживаясь допоздна и в выходные сбегая из дома в лаборатории. И тогда кто-то изобрел НЭК – набор электомагнитных колебаний, совпадающих с колебаниями электромагнитной решетки тела человека. Понятно, что для каждого человека НЭК был уникальным, хотя сыворотка имела универсальное применение. Это был прорыв. Сыворотка подготавливала тело изнутри, а вибрации НЭК должны были вступать в резонанс с вибрациями головного мозга и удерживать человека в состоянии молодости пару сотен лет. Так планировалось.
Этот первооткрыватель кода невольно стал и первым испытуемым. Через несколько дней, задержавшись в лаборатории до ночи, он пропал. Никто не смог его найти. Ни обращения в полицию, ни развешенные листовки с его фотографией, ни газетные статьи по всей стране, оповестившие об его исчезновении, ни обсуждение этого странного случая на телевидении не прояснили ситуации.
Как только страсти немного улеглись, исчез другой биолог и тоже без следа. Он, как и предыдущий, не оставил никакой записки, не взял с собой ни одной вещи. Он просто пропал, засидевшись в лаборатории допоздна.