Другие барабаны
Шрифт:
Здесь я прервусь, Хани, и расскажу тебе немного о своем тюремном дне. Тюремный день делится на несколько плотно пригнанных частей, с небольшим зазором между ужином и отбоем, когда тишина становится особенно нестерпимой, и я слоняюсь по камере, считая шаги, стараясь подавить растущую ярость, желание разбежаться и броситься на дверь, так, чтобы суставы задвижек вылетели из железных пазов. Начинают мой день два смутных рассветных часа, когда я просыпаюсь и принимаюсь растирать себе руки, ноющие от того, что их некуда девать, разве что держать по швам. Подушка похожа на французский багет, руки под нее не помещаются, а шея затекает, как
Весь день я жду допроса, после обеда я жду прогулку.
Допросы бывают редко, прогулка же состоится при любой погоде, жаль только, что мой коридор выходит в маленький асфальтовый закуток, где меня и оставляют на сорок минут. Думаю, что остальные арестанты гуляют в большом дворе с другой стороны здания, иногда оттуда доносятся смех, сердитые возгласы и шлепанье кожаного мяча. Я хожу в загоне, будто заведенный (четырнадцать шагов вдоль кирпичной стены и десять, если ходить поперек), или стою, задрав голову, и смотрю в небо, а если идет дождь, то сижу под жестяным козырьком, похожим на те, что ставят на сельских автобусных остановках.
Если подтянуться, то можно заглянуть за стену и увидеть двор, в который я однажды пытался подбросить письмо, полагая, что заключенный, пишущий своей девушке, должен вызвать у обитателей двора сочувствие, но тщетно — на следующий день комочек бумаги лежал на том же месте, основательно размокший под ночным дождем. Листок я стянул на допросе, а письмо было Байше, я спрашивал, отчего она не приходит и не запугал ли ее Пруэнса своими баснями о хозяине-убийце. Хотя, чего там, я и сам знаю, что служанка мне не друг и никогда им не была, это у меня, наверное, от еврейского деда Кайриса — манера считать всех дружелюбных людей друзьями, по умолчанию. Раз не бьют, значит, любят.
Est'a bem, вернемся к вечеру на Терейро до Паго, я знаю, что ты этого ждешь, а мне про него писать совсем неохота. Ну да ладно. Когда я натанцевался вдоволь и посмотрел на часы, то понял, что провел в доме всего двенадцать минут. Время отшелушивалось медленно, будто эвкалиптовая кора от ствола, так бывает, когда наскоро покуришь и возьмешься делать что-нибудь разумное, например, читать книгу с экрана. Дозвониться Додо мне не удалось, телефон был отключен, я попробовал раза три и решил, что она уже в воздухе, по дороге в Бразилию. Потом я собрался принять душ, сунуть грязные вещи в стирку и лечь спать.
Оставалось включить в доме свет, и, для начала, я пошел взглянуть на пробки в кухне, там их часто выбивало из-за грозы. Кухонная дверь открывалась туго, и я подумал, что, уезжая в Капарику, оставил окно открытым, так что дерево разбухло от ночного ливня.
Я положил фонарик в карман, уперся обеими руками и толкнул изо всех сил. Дверь подалась, я сделал шаг, поскользнулся у самого порога и упал на Хенриетту. Она лежала ничком, на три четверти засунутая в мешок, я свалился ей прямо на спину, уткнулся в ее шею, в скользкий шелковый воротник. В кухне было не так уж темно, я различал антрацитовый блеск мусорного мешка и свою руку, до локтя измазанную кровью. Из полуоткрытой кладовки сочился свет, кто-то огромный возился там с фонарем.
— Не помещается, — сказал тот, кто ругался, выходя из кладовки и вставая надо мной, — слишком длинные ноги. Мне нужен еще один мешок, не отрезать же ей голову, верно?
Я медленно скатился с Хенриетты и смотрел на него с пола, даже не пытаясь встать. Человек был совсем не таким большим, как мне со страху показалось, он был завернут во что-то вроде длинного дождевика, такие продают в городе на всех углах, когда начинается ливень.
На ногах у него были прозрачные больничные бахилы, а в руках хлебный нож и веревка. Круглый фонарь был прикреплен к полоске на его голове, будто у шахтера, и светил мне прямо в глаза.
— Вставай, — сказал он недовольно, — нечего тут валяться. Где у тебя мусорные мешки? Эта женщина линяет как беспородная сучка, я собрал целый сноп ее волос по разным углам.
Я не видел его лица, зато хорошо разглядел ботинки, я сам всегда хотел такие, болотные «Dr. Martens» с белой прошивкой, как у покойного Джо Страммера. Он подал мне руку в перчатке, я схватился за нее и поднялся на ноги. Свет его фонаря соскользнул на пол, Хенриетта лежала там лицом вниз, из-под черного пластика виднелся испачканный красным край овечьей шкуры.
— Парень, где у тебя мешки? Доставай сам, раз уж ты сюда пришел. Я торопился и прихватил недостаточно материала. Овчина уже промокла. Всю машину мне перепачкает.
Он сказал material para acondicionamento, и меня передернуло. Я заставил себя отвести от него глаза и посмотреть на Хенриетту еще раз. Ее тело казалось маленьким, почти детским, а голова была обмотана чем-то вроде липкой ленты. Я оступился не в луже крови, а в луже воды, в которой плавали клочья серой пены. Наверное, выплеснулась из ведра, которое человек в перчатках поставил возле раковины. Я прервал его работу в самом конце, еще полчаса — и в доме не осталось бы ни пятна, ни отпечатка. Все начисто смылось бы водой и губкой, скрылось бы, как зеленые острова в Ирландском проливе. У меня закружилась голова, я схватился за косяк двери, и чистильщик придержал меня за плечо.
— Ясно, мальчик скис, — он повел меня к открытой кладовой, все еще придерживая. — Будешь блевать? Тогда иди к раковине, здесь и так хватает грязи.
Я помотал головой, смерть замкнула мне рот и перехватила горло, мне казалось, я иду по колено в густой крови, будто ирландский правитель Луг по полю сражения. Барабанные палочки стучали у меня в висках, запах крови казался едким и немного рыбным, наверное потому, что я уже видел кровь на ногах женщины, и запах остался у меня на дне памяти, в заброшенном кластере, где остается все, что смущает рассудок.
— Посиди пока здесь, — чистильщик втолкнул меня в кладовку и накинул крючок.
Я услышал, как он быстро прошел по коридору, хлопнула входная дверь, лампы загудели, и в кухне вспыхнул свет, теперь я видел светлую полоску в щели между дверью и косяком. Я сидел на полу, упираясь затылком в коробку сервера, из которого были вырваны провода, похоже, парень и вправду профи, раз начал работу с отключения съемки. Я слышал как чистильщик ругается и громыхает ведром — о тишине он явно не заботился, — потом послышалось влажное шлепанье мешка, который волокли по плиточному полу.