Другой остров Джона Булля, Шоу Бернард Джордж

Другой остров Джона Булля

на обложку

Шоу Бернард Джордж

Шрифт:

зеленый Эрин".) Нора. Ты получил мое письмо, что я тебе послала в прошлом феврале? Ларри. Получил. И, честное слово, я все собирался ответить. Но ни минуты не

было свободной; и я знал, что ты не обидишься. Видишь, я всегда боюсь,

что, если я стану писать о своих делах, о которых ты ничего не знаешь,

и о людях, которых ты никогда не видала, тебе будет скучно. А больше о

чем же мне писать? Я начинал письмо, а потом рвал его. Дело все в том,

Нора, что у нас - как

бы мы ни были друг к другу привязаны - в

сущности, очень мало общего, то есть такого, о чем можно писать в

письме; поэтому переписка иной раз превращается в тяжелый труд. Нора. Трудно мне было что-нибудь знать о тебе и о твоих делах, раз ты мне

ничего не рассказывал. Ларри (раздраженно). Нора, мужчина не может описывать каждый свой день; он

слишком устает от того, что его прожил. Нора. Я тебя не виню. Ларри (смотрит на нее с участием). Ты как будто неважно себя чувствуешь?

(Подходя ближе, нежно и заботливо.) У тебя случайно нет невралгии? Нора. Нет. Ларри (успокоенный). А у меня бывает, когда немного раскисну. (Рассеянно,

опять принимаясь бродить по комнате.) Да, так-то. (Смотрит через

открытую дверь на ирландский пейзаж и, сам того не замечая, начинает с

большим выражением напевать арию из оффенбаховского "Виттингтона".)

Пусть вечно здесь сияет лето

И лист не падает с ветвей,

Нет лучше Англии на свете...

О ветер северных морей!

Нора, слушая его пенье, вначале настраивается на

сентиментальный лад; но чувства, выраженные в последних

двух строчках, так удивляют ее, что она роняет вязанье

на колени и смотрит на Ларри во все глаза. Он продолжает

петь, но мелодия переходит в слишком высокий для его

голоса регистр, и тогда он начинает высвистывать "Помни,

зеленый Эрин".

Боюсь, что я надоел тебе, Нора, хотя ты слишком добра и сама, конечно,

этого не скажешь. Нора. Тебя уже тянет обратно в Англию? Ларри. Вовсе нет. Ни капельки. Нора. В таком случае странно, что ты поешь такую песню. Ларри. Ах, песню! Ну, это ровно ничего не значит. Ее сочинил немецкий еврей;

английский патриотизм по большей части такого происхождения. Не обращай

на меня внимания, дорогая. И пожалуйста, скажи, когда я тебе наскучу. Нора (горько). Роскулен не такое уж веселое место, чтобы ты мог мне

наскучить при первом же разговоре после восемнадцати лет разлуки, хоть

ты и мало что нашел мне сказать. Ларри. Восемнадцать лет! Это чертовски долго, Нора. Будь это восемнадцать

минут или даже восемнадцать месяцев, нить не успела бы порваться и мы

бы сейчас болтали, как две сороки. А так я просто не нахожу, что

сказать; да и ты тоже. Нора. Я... (Слезы душат ее, но она изо всех

сил старается этого не

показать.) Ларри (совершенно не сознавая своей жестокости). Через недельку-другую мы

опять станем старыми друзьями. А пока что похоже, что тебе от меня мало

радости, и лучше я удалюсь. Скажи Тому, что я пошел на холмы

прогуляться. Нора. Ты, видно, очень привязан к Тому, как ты его зовешь. Ларри (тотчас меняет тон; очень серьезно). Да, я очень привязан к Тому. Нора. Так иди к нему, пожалуйста. Я тебя не держу. Ларри. Я понимаю, что мой уход будет для тебя облегчением. Не очень-то

удачная вышла встреча после восемнадцати лет, а? Ну, ничего! Такие

чувствительные встречи всегда неудачны. А теперь по крайней мере самое

неприятное уже позади. (Уходит через дверь в сад.)

Нора, оставшись одна, мгновение борется с собой, потом,

упав лицом на стол, разражается рыданиями. Рыдания

сотрясают ее с такой силой, что на время она перестает

что-либо слышать и замечает, что она не одна, лишь

тогда, когда оказывается в объятиях Бродбента, который

появился из внутренней двери, тщательно вымытый и

причесанный. При виде ее слез Бродбента охватывают

сперва удивление и жалость, а затем волнение, столь

сильное, что он совершенно перестает владеть собой.