Другой путь. Трилогия
Шрифт:
– Сэр, сколько нападавших в доме?
– Я видел двоих, мэм. Не исключено, что их больше. Вооружены огнестрельным оружием. В меня стреляли! Меня едва не убили!
– Как вас зовут, сэр?
– А?
– Как мне к вам обращаться, сэр?
– Так и обращайтесь – сэр, меня устраивает.
– Хорошо, сэр. К вам направляются четыре экипажа. Никуда не уходите. И не пытайтесь справиться с ситуацией самостоятельно!
– Я отключаюсь, мэм, мне срочно нужно в туалет!
Просто она мне надоела. Никакого больше проку в этом диалоге уже не было. Полицейские предупреждены, теперь нужно просто дождаться развязки. И еще Саймон
Я набрал номер – единственный, который помнил всегда и везде:
– Слушаю тебя Зак, – мой друг ответил мгновенно, без единого гудка в трубке, словно ждал моего звонка именно в эту секунду.
Хотя легко могло оказаться, что только моего звонка он и ждал. Он частенько делает такое, что недоступно обычному смертному вроде меня.
– Привет, Сардж, – и все равно я был рад слышать его голос. – На меня устроили покушение. Поостерегись сам на всякий случай.
– Хорошо, Зак. Спасибо, что предупредил. У тебя все хорошо?
– Отлично, Сардж! Сижу в подвале, жду полицию. В доме куча трупов и несколько чужих головорезов. Как в кино!
– У тебя все будет хорошо. Я знаю, – это уже чтото, можно расслабиться, Серега просто так мести языком не станет. – Разберешься – позвони.
– Договорились, Сардж. Пока!
Я отключился и сразу услышал шорох над головой: за узким подвальным оконцем ктото продирался через заросли, ничуть не уступающих дикостью знаменитым садам Хелигана, разве что немного более ухоженным. Видимо, зарплату садовникубирманцу я платил не зря и кусты выросли что надо – даже в подвале слышались «развеселые» проклятья, щедро рассыпаемые во все стороны. Мне тоже досталось немного от «доброго» человека.
Окошко надо мной было невелико, взрослый человек, наверное, мог бы пролезть, но с большим трудом и обязательно открыв его; втиснуться в проем от разбитого стекла не смог бы и ребенок.
Я подобрал ноги, чтобы не дай бог мой новый приятель не увидел мои тощие бледные щиколотки, торчащие из темносиней с корабликами пижамы.
Чертыхания стихли, на секунду зажегся фонарик, размытым лучом пробился через пыльное стекло. Если он чтото рассмотрел через эту грязь – рентген изобрели зря! Но хвала миссис Гарфилд – наконецто я нашел за ней изрядное упущение по хозяйству – стекло оказалось абсолютно непрозрачным.
Недолгие раздумья наемника кончились брызнувшим во все стороны стеклом. Особенно много досталось моей лысеющей башке! Даже если зашьют аккуратно, успех у дам обеспечен стократный против прежнего, можно будет выдавать себя за героя французского Иностранного Легиона. Или за ветерана фолклендской заварушки! Тетки это любят. Особенно молоденькие дурочки. Хотя они все дурочки, пока молоденькие. Потом суками и стервами становятся. И это реальная научная загадка – почему так происходит? Нужно будет исследование какоенибудь на эту тему в Кэмбридже заказать.
По затылку потекла тоненькая струйка, но трогать ее я не стал, потому что руки мне нужны были сухие – я уже понял, что произойдет в следующую секунду!
В дыру в стекле сунулась рука в черной перчатке, и стала шарить по переплету, пару раз наткнулась на торчащие осколки, за окном недовольно засопели, в очередной раз «факнули факнутых факеров» и новая порция
Видимо, убийце наскучило возиться со стеклом: прямо надо мной возникла рукоять пистолета, которой он принялся выбивать стеклянные зубы из оконной пасти. Я ждал момента, когда он совершенно увлечется борьбой с неприветливым домом и допустит оплошность.
Скрипнула щеколда и окно распахнулось, вновь зажегся фонарик и его тонкий луч устремился в темноту подвала.
Я буквально вжался в стену. Если бы ему не нужно было стоять перекособочившись, извернувшись в немыслимой фигуре, он бы непременно меня заметил, но дом в этом сражении играл за меня – и когда в окне показалась рука с пистолетом, я своего шанса не упустил!
Я двумя руками схватил его за кулак, сжимавший рукоять оружия, потянул всем весом на себя – вниз и резко в сторону. Говорят, и на старуху бывает проруха. Вместо того, чтобы отпустить ствол или стукнуть меня по маковке фонарем, он вцепился в свой пистолет так, будто в нем было яйцо с кощеевой иглой.
Он был силен, невероятно силен. Мне, наверное, с моим советскоинтеллигентским происхождением и телосложением под стать происхождению, никогда не стать таким здоровым и сильным, но даже если на том конце пистолета был бы Шварценеггер, ему нипочем не удержать беснующиеся семьдесят килограммов в одной кисти! Тем более, что встретившись с оконной рамой, запястье хрустнуло и увесистая железяка с глушителем свалилась на мой верстак. Я держал его за вывернутую кисть одной рукой, а второй подхватил осколок стекла и что было сил полоснул по связкам и венам – чтоб, сука, знал, как охотиться на подпольных советских миллиардеров! Кажется, я даже чтото проорал на дикой смеси английского и русского и сразу же отчитал себя за безголовость!
А у противника, кажется, наступил болевой шок. Мой папаня, конечно, рассказал бы гораздо больше о шоке, а на пару с Гансом Селье он мог говорить о шоке вечно, но, хвала небесам, его в этот момент здесь не было. Ни его, ни основоположника современного учения о причинах и функциях шока. А то бы посмотрел я на этих докторов и попросил бы объяснить – как эта конкретная реакция на внешний раздражитель – меня – в этом конкретном случае поможет конкретному организму выжить?
Вот он – стоит надо мной на коленях, держит в левой руке сломанную правую, рот открыт, глаза вытаращены как у вареного рака и такая в них задумчивость образовалась от созерцания черной дырищи в глушителе его собственного пистолета, глядящего на него из черного подвала, что без очков видно, как отнюдь не благотворно влияет на него шок.
Выстрелить я не смог. Хоть и хвастался Сереге иногда, что «всех порву, один останусь! Я – по всем морям и вся жопа в шрамах!», но на деле частенько пасовал. Как тогда – на площадке за дискотекой. Потом этот случай всегда подстегивал меня. Я даже поклялся себе, что больше никогда ничего не забоюсь. Но клятвы так непрочны, особенно данные себе. Я всегда был полон отчаянной решимости ровно до того момента, когда стоило ее проявить, но как только этот миг наступал, я начинал думать, что все можно исправить. И никуда не деться мне от этого воспитания, вдолбленного с самого детства: «не совершай необратимых поступков». Как глупо! Вся наша жизнь – один большой необратимый поступок, так чего бояться?