Другой взгляд
Шрифт:
РУКОПИСЬ
Олег Васильевич Дубов запустил пятерню в волосы и принялся яростно, с хрустом, чесать голову. Это у него, как он сам говорил, «нервное». Завидев скребущегося шефа, подчинённые понимали: главред распсиховался не на шутку! Если честно, зрелище было то ещё: большие очки в старомодной оправе сползали на нос, лицо становилось болезненно-сосредоточенным, жёсткие волосы топорщились в разные стороны, как прутики метлы.
Но начальникам, как маленьким детям или тяжело больным, прощают многое. Почти всё. Тем более в целом мужик он был неплохой. Не щемил, не унижал, не орал, не воровал. В самые лихие годы не оставлял свою команду
В этот раз Олег Васильевич расчесал свою многострадальную голову чуть не до крови, но никакого выхода из создавшейся ситуации так и не выцарапал. Угораздило этого чудака Неторопкина притащить свою дурацкую рукопись именно в «Лиру»!
Хотя куда ещё он мог её отнести? В их областном городе имелся всего один литературный журнал, который выходил каждый квартал. И, уж конечно, рукопись была какой угодно, только не дурацкой. Самым точным определением стало бы «гениальная». Дубов понял это, едва перевернув первую страницу. В рассказе под названием «Птичья стая» было всё: крепкий сюжет, который цеплял с первых строк, чеховская ясность и простота изложения, мягкий юмор, ювелирно выписанные образы, интересная и ненавязчивая подача.
За долгие годы, что Дубов возглавлял журнал, да и раньше, когда работал здесь же ответственным секретарём, ему не довелось встретить ни одного автора, которого можно было назвать хотя бы перспективным. Таланты почему-то не произрастали на скудной уездной почве. Хотя, скорее всего, процент одарённости был вполне нормальным, просто, почувствовав в себе божью искру, разжигать из неё пламя начинающие писатели стремились в столице. Кому нужна провинциальная известность?
А вот Неторопкину зачем-то оказалась нужна. Когда утром он возник на пороге редакторского кабинета, Дубов и вообразить не мог, чем обернётся этот визит. Чего можно было ожидать от малохольного, чёрт-те как одетого субъекта с перепуганными глазами и детской привычкой краснеть по любому поводу? Говорил Неторопкин, пришепётывая, поминутно откашливался и, видимо, от волнения, к месту и не к месту вставлял: «Прошу прощения».
Главред привык к постоянным авторам, творения которых из номера в номер украшали страницы «Лиры». Например, поэтесса Дарина Барская (в миру Даша Бабушкина) каждый раз поставляла длиннющие вязкие, тягучие, совершенно бессмысленные стихи, которые обожала читать нараспев, с подвыванием. Дубов давно отчаялся найти крупицу здравого смысла или настоящую, живую эмоцию в беспорядочном потоке сравнений, эпитетов, гипербол, метафор, метонимий и оксюморонов, которые щедро и без разбору выливала на читателей Бабушкина.
Олег Васильевич уже много лет не читал её стихов, автоматически утверждая их в номер. Просто прикидывал, как они встанут на журнальную полосу. Вот уж кто точно читал Барскую, так это корректор Лидия Борисовна, сухая, строгая и чрезвычайно грамотная дама, не пропускавшая ни одной, как она выражалась, «блохи» в рукописях. Но у той-то не было иного выхода: работа такая.
Лидия Борисовна читала, мужественно продиралась сквозь корявые тексты, ожесточённо правила их и тихо ненавидела и Дашу Бабушкину, и баснописца Аристарха Морозова, которому не давали покоя лавры Ивана Андреевича Крылова, и весельчака-фельетониста Пчёлкина, чьи тяжеловесные опусы не вызывали и намёка на улыбку, и новеллиста Архипа Эла. Последний был мрачным типом, поклонником литературы модернизма. Верхом литературного совершенства Эл считал «Улисса» Джеймса Джойса и «Замок» Франца Кафки, и стремился создать нечто подобное. Пока,
Но особую лютость вызывал у Лидии Борисовны прозаик Влад Струйников – директор местной школы Владимир Петрович Стручков. К сожалению, он был чрезвычайно работоспособен и плодовит: строгал романы, повести и рассказы в неимоверных, диких количествах. Там неизменно присутствовали мозолистые руки пахаря, крестьянский пот, мудрый прищур сельского учителя, заливающиеся румянцем девичьи щёки, золотые колосья пшеницы, пьянящий дух родимой стороны, лучистая улыбка матери и прочие штампы, которые дружно кочевали из шедевра в шедевр. «Как Стручкову самому не надоедает», – поражался Дубов. Разнообразием сюжетов прозаик тоже не баловал. Ознакомился с одним творением – считай, прочёл их все.
Но корректоршу эта истина не избавляла от необходимости детально изучать каждый опус. Поэтому, исключительно из человеколюбия (должны же быть просветы в работе несчастной Лидии Борисовны!) Дубов ввёл в журнале рубрику «Золотое перо», где публиковались стихи и проза классиков русской и зарубежной литературы. Корректор же, вместо благодарности, всякий раз норовила отловить главреда в коридоре и намекнуть, что рубрику не мешало бы сделать более масштабной. А ещё лучше – отдать ей процентов девяносто всей печатной площади. Вот люди: дашь мизинец – норовят руку по локоть откусить!
Ещё одной бедой журнала была рубрика «Юные таланты». К сожалению, в этом словосочетании соответствовала истине только первая его часть. А одарённость у новоявленных писателей и поэтов была приблизительно столь же слабо обозначенная, как и у старших коллег. Только уверенности в собственной уникальности больше. Что вы хотите, юношеский максимализм, ненабитые шишки!..
Главред от всех них устал. Ему были давно и глубоко безразличны творческие метания и находки местных Гоголей и Пушкиных. Он принимал их литературные труды как неизбежное зло. Издаются на автомате – и ладно. Сам Дубов, хотя и журналист по образованию, писать никогда не пытался: точно знал, что ничего путного из этого не выйдет. Вот о чём он действительно поначалу мечтал, так это о том, что однажды откроет новую литературную звезду, которая увековечит и «Лиру», и её скромного редактора.
С годами грезить перестал. Но, глянув на рукопись Неторопкина, сразу понял, что мечты и вправду порой сбываются. Пусть главред был бездарен как писатель, зато исключительно талантлив как читатель.
Гений Неторопкин мялся, краснел, шепелявил что-то из глубины продавленного кресла, а в голове Дубова стучало только одно: нашёл! Перефразируя Маяковского, перелопатив миллионы тонн словесной… ну, пусть будет руды, он докопался-таки до золотого слитка. Откуда ему было знать, какой проблемой это обернётся!..
– Послушайте, дорогой…
– Михаил Геннадьевич, – робко подсказал автор и судорожно глотнул. Чувствуется, приготовился к самому худшему. В отличие от остальных творцов «Лиры», Неторопкин в свою одарённость не верил.
– Михаил Геннадьевич, – ласково согласился Дубов. – Рукопись я заберу. Мне нужно внимательно прочесть её, чтобы принять решение о возможности публикации. Я ведь сейчас только бегло просмотрел ваш текст. А вы ко мне загляните вечерком, договорились?
На самом деле решение нужно было принять совершенно иное. Недотёпа Неторопкин принёс рукопись, когда очередной номер был уже свёрстан. На страницах макета плотным частоколом выстроились отрывки из романов, повести, фельетоны, басни, стихи и поэмы. «Птичьей стае» места не было.