Другой
Шрифт:
— Хаденов, — представился Ларион, и, не давая Лохматову возможности объяснить кто он такой, сам затараторил: — Работаю на серьезных людей. Разные замысловатые поручения, требующие порой душевной тонкости. И всегда на стороне угнетенных. Приведу пример. Недавно в одном приличном дачном поселке под Москвой, — не буду оглашать название, хотя все здесь свои, но я осторожен, до предела осторожен, — и Хаденов даже изогнул свою спинку. — Так вот в этом дачном поселке, Алёна, крупные боссы, буржуи, одним словом, решили расшириться за счет участков обездоленных и опущенных людей. Конечно, долларов сто-триста за участочек предлагали, а что?
— Я теперь к этой старушке чай пить хожу. Очень занятная, — хихикнул он. — Поселили в коммуналке, правда, сам черт не разберет где. Я устроил. Шеф такими вещами не занимается, — и Хаденов умилился.
Трофим посмотрел на Заблудову.
— Ну, с Наденькой ты, Алёна, надеюсь, познакомилась, — пробурчал он. — Ты и сидишь рядом с ней. А вот другой твой сосед слева — человек особый. Пользуется моей личной протекцией.
Алёна оглянулась на этого человека, показавшегося ей сначала полудиким. Внешне он действительно выглядел странно: простецкий пиджак, роскошная рубашка, галстук, а штаны вообще какие-то ненадежные. Волосы всклокочены, но когда Алёна заглянула ему в глаза, то отшатнулась: до того они были умны. Человек был в летах, но не очень, лет около пятидесяти, даже меньше на вид.
— Известен я в этих кругах, — и он окинул взглядом присутствующих, — под именем Доктор. Так и называйте меня, Алёна. К слову, в других кругах я известен как доктор психологии, ученый, написавший ряд глубокомысленных книг. Эти книги — живые существа. Но сейчас — я в подполье и нахожусь под крышей уважаемого всеми Трофима Борисовича Лохматова. Эта крыша позволяет мне изучать неведомый мир российского криминала.
— Если б не эта крыша, был бы ты, парень, давно с перерезанной глоткой, — прозвучал голос человека, весьма цивилизованного и ледяного на вид. Он сидел около Лохматова и ничего не ел.
Ученый вздрогнул, но преодолел дрожь.
— Мои изыскания, — скромно добавил он, — касаются только психологии и высших запросов, которые возникают в среде нашего криминалитета. Криминалитета, конечно, в широком смысле слова. Меня, Алёна, тянуло и тянет в любую яму. Не могу я жить, чтобы не измараться психологически. Горе мне, горе.
И Доктор присел, чуть-чуть сник, но оживился, когда Алёна с благодушием посмотрела на него. Наденька захохотала. За столом пили и ели умеренно, как будто были на ужине в королевском дворце. Порой мелькали вышколенные девицы с подносами.
Следующий встал сам.
— Каричев Константин, — просто сказал он. Ничем особым не отличаюсь. Пью, играю на гитаре. Коллекционирую фотографии слонов. На кого работаю и кем — не имею права разглашать. Интеллигенцию ненавижу. Пожалуй, все.
Алёна спонтанно пожала плечами.
Оставался последний. Тот, кто сидел рядом с Лохматовым. Холодный его взгляд ничего не выражал, кроме холода. Он и не думал представляться.
Лохматов сделал это за него.
— Назовем
Лицо Евлина по-прежнему ничего не выражало.
Каричев из своего угла вдруг зааплодировал. Другие хранили торжественное молчание.
Так или иначе, общее знакомство состоялось.
С ужасом Алёна заметила на стене свою картину.
И вдруг Удодов, киллер по призванию, вскочил. Гости поняли его намерение. Удодов вышел на середину зала, и все внимание приковалось к нему. Только нежно-змеиные глаза Наденьки смотрели вкось на Алёну.
И Удодов стал танцевать. Гадючно-спортивное тело его вытянулось, задвигалось, руки он вскидывал вверх, но лицо его оставалось каменным, с чуть нездешним оттенком.
Это был не танец, а скорее пляс, обращенный в никуда. Тело извивалось с необыкновенной быстротой, но взгляд застыл. Норовил он также приблизиться к картине, дрыгая ногами, словно обещал задеть ее ногой.
Лохматов при этом приближении веселел, и тогда хлестал плеткой подвернувшуюся девицу.
Алёна пыталась уловить смысл глаз Удодова. Они выглядели ледяными, но нежданно пробуждалась сквозь них шутливость. Внезапно в руках Удода оказались острые стальные ножи, похожие скорее на убойные кинжалы. Такими можно было убивать и слонов. Их было не то два, не то три, и Удод ловко жонглировал ими, подбрасывал их, управлял ими как хотел.
— Хороший убивец, — прошипел около Алёны Доктор.
Гости опять зааплодировали. Особенно старался Каричев. (В детстве его дразнили Ка-Ка, то есть два «К» в его общем имени. Но Каричев плевал на свое детство.)
У Алёны сжималось сердце: так хотелось жить. Вдруг темп «пляски» замедлился. Это уже походило на судороги полуповешенного человека, но довольного собой. Довольство это так и выпирало. Особенно неистов был член, точно верблюжий горб томился под штанами.
В этот момент на сцену выскочил Каричев. Простой и необъяснимый, он тоже стал танцевать. Но в стороне от Удодова, хотя ножи в руках последнего исчезли.
По видимости Каричев танцевал сам с собой, но гости внутренне ощущали: танцует он с призраком, который невидим.
— Такова стала его судьба, — вздохнул Доктор о Каричеве.
И в тот миг, когда Удодов захотел еще более глобально пошутить с ножами, Лохматов резко выкрикнул:
— Остановить!
Глаза Наденьки потухли. Она так надеялась. И со злости ущипнула незаметно ножку стола. «Стол — он тоже вроде слона», — подумала она, хохоча в саму себя, тихо, незаметно.
Лохматов не выносил неоправданного садомазохизма. Пришлось повиноваться. Удодов снял с головы колпак. Лицо приняло обыденное выражение. Дескать, скучаю.
Алёна, погруженная в свое самосохранение, стала плохо понимать, что происходит вокруг. Она очнулась от резкого звука — около нее голосил Доктор:
— На моей груди плакали убийцы!! Зло должно быть доведено до конца! Но я знаю, как вдруг расцветают подобно розам, глаза убийц. Они расцветают перед их смертью!! Вы должны любить меня, братья!!
Алёна дернула Доктора за рукав:
— Не безумствуйте.
Но Доктор не слушал ее.
— Но вот образец совершенно другой, я бы сказал даже обратной ментальности нашего дорогого криминала.