Друид

Куени Клауде

— Урсул, я не представляю себе, какую жертву вы должны принести своим богам, чтобы они помогли шести тысячам легионеров отразить натиск войска, состоящего из девяноста тысяч отважных кельтов, — ответил я ему, увеличив количество кельтских воинов, способных держать в руках оружие, в два раза. Насколько мне было известно, римские полководцы всегда поступали именно так, оценивая численность врага.

— У нас достаточно времени, — проворчал Урсул, — нам торопиться некуда. Цезарь уже отдал распоряжение нанять здешних воинов, которые будут сражаться на нашей стороне. Нам нужно выиграть время. Сейчас нет смысла воевать с кельтами, потому что легче всего уничтожить войско, лишив его самого

необходимого. Голод хуже, чем мечи и копья. Как вы собираетесь прокормить целый народ, который в течение нескольких недель находится на одном и том же месте? Скоро кельтам придется забивать своих лошадей, чтобы хоть чем-нибудь питаться. Мы сможем победить вас, не выпустив ни единой стрелы.

— Если Цезарь запретит нам идти через его провинцию к Атлантикусу, мы отправимся по другому пути. Мы пойдем на любые жертвы, лишь бы не вступать в конфликт с римлянами и не нарушать границы вашей империи. Мы хотим переселиться на побережье, а не в царство мертвых.

— Поступай на службу в канцелярию Цезаря, Корисиос. Тогда ты станешь самым могущественным кельтом во всей Галлии! — ответил Урсул, гладя Люсию по спине.

— Неужели ты думаешь, будто это в самом деле хорошая идея? — спросил я, скорчив такую гримасу, словно съел какой-то недозрелый плод.

Римлянин ничего не ответил, а лишь многозначительно взглянул на меня, встал и пошел с гордо поднятой головой вниз, к берегу. Останавливаясь то тут, то там, он отдавал распоряжения рабочим и легионерам или сам брал в руки инструменты. Воины боготворили своего примипила. Сегодня Урсул даже не взял с собой свою палицу, которой наказывал нерадивых легионеров.

Мы с Вандой отправились верхом вдоль берега Родана, надеясь найти место, где еще не ступала нога римлянина. Ведь мы не могли целый день сидеть на одном месте и наблюдать, как рабочие одну за другой возводили сторожевые башни, а легионеры копали ров и насыпали вал. Когда стук молотков наконец стих, мы спешились и улеглись прямо на траву. Ванда и я молча смотрели на медленно проплывавшие над нами облака. Люсия нашла у самой реки мышиную нору и, улегшись на землю, терпеливо ждала, когда ее обитатели покажутся на поверхности. Я никак не мог сосредоточиться на какой-то одной мысли, они в бешеном вихре кружились в моей голове. Массилия, Кретос, канцелярия Цезаря, Базилус, остров Мона, вино, Ванда… Так проходил час за часом.

— Что ты собираешься делать, господин? — прервала молчание Ванда.

Я с удивлением взглянул на нее. Она играла с Люсией, которая вернулась со своей охоты без добычи.

— Да-да, — с иронией произнесла Ванда, — рабыня не должна расспрашивать своего хозяина о его планах. Мне, конечно, все равно. Ты можешь представить себе, будто с тобой заговорил твой кожаный ремень!

Насколько я помню, раньше Ванда никогда не разговаривала со мной таким тоном. Совершенно неожиданно для меня моя рабыня продемонстрировала, что у нее тоже есть чувство юмора. А как она смотрела на меня! Я смутился и не находил себе места, не зная, куда деть руки, и нервно переводил взгляд с Ванды на Люсию, затем смотрел на облака и опять на Ванду. Наконец, я достал из-за пояса шелковый платок с золотыми лошадями и провел рукой по тонкой, невероятно гладкой на ошупь ткани. Люсия тут же подбежала ко мне, обнюхала заинтересовавший ее предмет и завиляла хвостом, показывая, что она вовсе не прочь поиграть с этим цветным лоскутом. Но я заплатил слишком много за эту удивительную вещь и не мог позволить своей любимице изодрать ее в клочья.

— Неужели ты решил подарить платок мне? — спросила Ванда.

Ну вот, теперь она вконец обнаглела и ведет себя совсем бесцеремонно. Ни один человек —

конечно, если он в своем уме — не станет дарить своей рабыне шелковый платок.

— Он тебе нравится?

— Конечно, — улыбнулась Ванда.

— Не принято дарить германской рабыне такие роскошные подарки, но на твоей шее эта замечательная вещь будет смотреться гораздо лучше, чем у меня на поясе.

Ванда не обратила внимания на мой суровый тон. Она вновь улыбнулась и, лукаво глядя мне в глаза, вытянула шею, чтобы я мог повязать платок. Губы Ванды оказались так близко, что я почувствовал удивительный запах ее дыхания. Вдруг, сам того не желая, я сказал:

— Тебе известно, что ты пахнешь гораздо лучше, чем самые дорогие благовония арабского купца?

Мне казалось, что это говорю не я, а кто-то другой. Я тянул время и не торопился повязать платок Ванде на шею.

— А твои глаза, Корисиос, кажутся мне красивее, чем любые драгоценные камни, чем все изумруды и рубины, которые я видела вчера. Мне нужен только ты…

Ванда закрыла глаза и обвила мою шею руками, и наши губы слились. Я нежно обнял ее и привлек к себе. Ее язык, извивавшийся словно змея, тут же оказался у меня во рту. Этого долгого поцелуя оказалось вполне достаточно, чтобы я совершенно потерял голову. Не дав мне опомниться, Ванда расстегнула мои штаны, приспустила их и тут же уселась на меня сверху, словно наездница, оседлавшая жеребца.

Ее волосы рассыпались по плечам, она запрокинула голову и, скрестив руки на затылке, начала ритмично двигаться вверх и вниз. Я проникал в нее все глубже и глубже, мы стали одним целым. Жар внизу живота казался нестерпимым. Распаляясь, я буквально пронзал Ванду, а ее движения становились чаще и резче. Я изо всех сил прижал ее к себе и начал ласкать губами отвердевшие соски, а руками поглаживать ягодицы. Когда Ванда вонзила мне в спину ногти, а ее дыхание участилось, у меня уже не было сил сдерживаться. Я взвыл, словно волк, глядящий на полную луну, и, запрокинув голову, выкрикнул в ночь ее имя: «Ванда!»

Лишь незадолго до рассвета мы, обессиленные после столь бурно проведенной ночи, упали на траву прямо посреди поляны и уснули. От усталости я не мог пошевелиться и чувствовал себя опустошенным. Но это была приятная, умиротворяющая пустота, та, которой наслаждаются любящие друг друга люди. Она заставляет нас забыть о днях и ночах, вытесняет все другие мысли и чувства. Эта пустота замедляет ход времени. Мы больше не считаем часы, прошлое и будущее постепенно растворяются, исчезают, сливаясь с настоящим. Кажется, будто весь мир затаил дыхание.

Когда на востоке поднялось солнце, мы все еще лежали на земле друг возле друга, а каждая пора наших тел источала запах пота и любви. Мои мышцы болели, а та часть тела, которую кельты так любят демонстрировать своим врагам, покраснела и немного распухла, словно я нагишом пробежался по крапиве. Лежавшая рядом Люсия взглянула на меня, затем приподняла голову и с тяжелым вздохом вновь опустила ее на вытянутые передней передние лапы. Наверное, она хотела мне сказать, что за одну, даже самую длинную и бурную ночь, невозможно наверстать то, что я пропустил за несколько последних лет.

Мы вымылись в ручье, впадавшем в Родан рядом с поляной, и осторожно осмотрели раны, которые нанесли друг другу в порыве безумной страсти. Ночью мы с Вандой забыли обо всем на свете и ничего не замечали, но сейчас нужно было смыть запекшуюся кровь и приложить к коже целебные травы.

— Скажи, Ванда, все германские женщины такие же горячие, как ты? — прошептал я.

— Возможно, ты не поверишь, но то же самое я хотела спросить у тебя о кельтских мужчинах, — ответила с улыбкой Ванда.