Друид
Шрифт:
— Мне все равно, — ответил Сильван сквозь зубы. — А еще я бы не отказался от нескольких иерихонских фиников.
Нигер Фабий велел рабу, который, не напоминая о своем присутствии ни единым звуком или жестом, неподвижно стоял у входа, немедленно выполнить просьбу римского офицера. Хмуро проворчав: «Valete semper [41] », Сильван попрощался с Нигером Фабием и напомнил мне, что завтра с наступлением четвертого часа дня я должен стоять перед Преториумом. Он вынул из-за пояса маленькую восковую табличку с печатью и бросил ее мне со словами: «Твой пропуск в лагерь, друид!»
41
Будь здоров (лат.).
Затем
— Мне кажется, что он готов был убить тебя за то, что ты отказался продать ему лошадей. Вместо этого он принимает от тебя подарки. Скажи мне, почему римляне готовы так унижаться?
Купец улыбнулся:
— Это довольно выгодная сделка. Того, кто делает подарки, вряд ли решатся убить. Разве не так? А если легионеры перестанут покупать мои товары, то я просто-напросто покину этот город и отправлюсь дальше. Не думаю, что Сильван будет очень этому рад.
Мы с Вандой рассмеялись, потому что нам и в голову не пришло рассматривать все, что произошло сегодня в шатре араба, с такой точки зрения.
— Скажи мне, Нигер Фабий, есть ли где-нибудь школа, в которой можно научиться всем тонкостям искусства ведения подобных бесед? — спросил я.
— Нет, — рассмеялся арабский купец, — только жизнь и богатый опыт могут помочь тебе решить, каким образом разговаривать с тем или иным человеком, чтобы добиться выгодного для тебя результата. Я начал путешествовать со своим отцом, когда был еще маленьким мальчиком. Он был рабом, но его господин ему полностью доверял. Мой отец научил меня многому: как правильно вести себя, чтобы тлеющие угли ненависти не превратились в пылающее пламя, и как извлекать выгоду из любой, даже самой безнадежной ситуации.
— Слова, которые я услышал из твоих уст в самом конце разговора, когда ты предложил Сильвану сделать ему подарок, стоили бы тебе головы, окажись на месте этого римлянина кельт. Любой представитель моего народа воспринял бы такие слова как оскорбление.
— Позволь с тобой не согласиться, Корисиос. Возможно, кельтский воин и посчитал бы подобное предложение оскорблением, но не кельтский купец. Большинство людей можно так или иначе подкупить, а если этот человек римлянин и к тому же занимает довольно высокую должность, — как, например, Сильван, — то свое согласие принять подарок, являющийся на самом деле взяткой, он нисколько не считает постыдным.
Я был поражен до глубины души. До сих пор я считал, что Нигер Фабий — добрейшей души человек, который не способен хитрить или льстить. Но возможность познакомиться с культурами разных народов, живущих в Средиземноморье, несомненно изменила его отношение к жизни и мировоззрение. Наверняка сейчас восточный купец смотрел на мир иначе, чем в тот день, когда ему впервые пришлось иметь дело с римлянами.
— Скажи мне, Нигер Фабий, почему все считают, будто арабы чем-то похожи на извивающихся всем телом угрей, которые в любой момент могут выскользнуть из рук?
Купец широко улыбнулся.
— Если ты хочешь узнать особенности моего народа и понять, чем мы отличаемся, например, от кельтов или римлян, разве тебе недостаточно сравнить верблюда и лошадь? — Какое-то время Нигер Фабий терпеливо ждал, когда я дам знак, что понял его сравнение, но, прочитав на моем лице недоумение, продолжил: — У кочевых народов, живущих в арабских пустынях, не очень хорошая слава. Про них говорят, будто они буквально каждый день меняют свое мнение, нарушают договоренности, расторгают старые союзы и тут же заключают новые. На греков или римлян такое поведение может произвести отрицательное впечатление и заставить их думать, что на арабов нельзя положиться, и вообще — лучше не иметь с нами ничего общего. Но они забывают при этом, что для кочевника любое высказанное им мнение не может считаться окончательным, а союзы не заключаются на века. Вот почему мы не придаем словам, всякого рода заверениям в дружбе и союзам особого значения. Обе стороны прекрасно понимают, что мнение противоположной стороны может измениться в любой момент. Вот почему мы не считаем ужасным проступком, если кто-либо отказывается от слов, сказанных им вчера, или вчерашний союзник переходит на сторону врага. Конечно, другим народам, которые придают союзам прямо-таки сакральное значение, довольно трудно свыкнуться с нашей философией и заключить какой-либо договор с одним из арабских народов. Но, как я уже говорил тебе, они пытаются сравнить верблюда и лошадь.
Нигер Фабий приказал рабам принести чистой воды, чтобы мы могли вымыть руки перед тем, как подадут последнее блюдо. Он рассказал много интересного о диких племенах всадников, живущих на востоке, а также о других народах, кочующих по арабской пустыне.
Постепенно мы с Вандой начали понимать, что кочевники, которые всю свою жизнь проводят на выжженных солнцем землях, переезжая с одного места на другое, относятся к принятию окончательных решений иначе, чем народы, живущие в каменных домах. Ни грекам, ни римлянам не приходится так часто приспосабливаться к совершенно новым условиям. Нигер Фабий оказался превосходным рассказчиком. Словно завороженные мы слушали его истории, в которых он сравнивал культуры разных народов, объяснял особенности их мировоззрения. Благодаря ему я понял, каким образом возникают столь разнообразные обычаи и традиции, а также почему они иногда кажутся настолько несовместимыми, что люди не могут понять друг друга и считают применение силы единственным приемлемым выходом из тупиковой ситуации.
Немного позже я отправился к Кретосу, чтобы обсудить с ним последствия неудачи, постигшей меня той злополучной ночью. Было бессмысленно откладывать нашу встречу: рано или поздно мне все равно пришлось бы объяснить ему, куда пропали рабы. Проблему невозможно решить, делая вид, будто ее не существует. Но я не застал Кретоса в его шатре. Рабы сообщили мне, что он как раз в пути и прибудет в Генаву примерно через несколько дней. Когда я спросил одного из вольноотпущенников, который помогал Кретосу вести дела, сильно ли разозлился купец, узнав о пропаже своих рабов, тот ехидно ухмыльнулся и ответил:
— Это уже не столь важно. Однако я могу дать тебе один дельный совет: постарайся хорошенько развлечься за те дни, которые остались до приезда Кретоса. Потому что это твои последние дни на свободе…
Когда кельтская делегация переправилась на противоположный берег, все вожди и друиды тут же поняли, что за последние восемь дней многое изменилось. Римляне укрепили берег огромным земляным валом, который отделял от реки глубокий ров. На примерно одинаковых расстояниях одна от другой выросли сторожевые башни, где скрывались лучники. Вдоль дороги, ведущей в лагерь, по обе стороны в два ряда стояли легионеры в начищенных до блеска доспехах, готовые хоть сейчас броситься в бой. Римляне решили не устраивать торжественную встречу кельтской знати. Не было слышно звуков туб или cornu [42] . Атмосфера была настолько гнетущей, что не было слышно даже собачьего лая; собаки, которые всегда держатся рядом с жилищем человека и обычно лают или рычат, куда-то исчезли. Такая тишина казалась опасной и даже угрожающей. Слышались только глухие удары копыт по мягкой грунтовой дороге.
42
Рожок (лат.).
Вместе с молодыми трибунами, префектами, преторианцами из гвардии Цезаря и Сильваном я, сидя верхом на лошади, ждал, когда делегация кельтов прибудет к главным воротам военного лагеря десятого легиона. На этот раз проконсул запретил пускать вождей и друидов за ворота. Мне велели поприветствовать кельтов и попросить их набраться терпения, а также сообщить, что Цезаря отвлекли важные дела, но он может появиться здесь в любое мгновение.
Наммей и Веруклетий хладнокровно выслушали мои слова, словно вовсе не считали оскорблением своего достоинства такое поведение Цезаря. Их нисколько не пугал тот факт, что они со всех сторон были окружены вооруженными легионерами, державшими свои гладиусы наготове. С пренебрежением поглядывая на римлян, кельты сидели на своих лошадях, сбрую которых украшали драгоценные камни и золото, и перекидывались короткими фразами. Вдруг солнце закрыли огромные серые тучи и подул пронизывающий холодный ветер, отчего вся сцена стала еще более мрачной. Почувствовав на себе взгляд друида Веруклетия, я посмотрел ему прямо в глаза. Через некоторое время я наконец решился заговорить с ним: