Друиды
Шрифт:
— А тебе и не придется, — заверил я Котуата. — Все будет как всегда: эдуи будут сражаться рядом с эдуями, а карнуты — с карнутами. Это сейчас мы составляем объединенную армию, но даже Верцингеторикс не сможет сделать нас одним племенем. — А про себя я подумал, что мои пророчества могут и не сбыться.
Дальнейшее уверило меня в том, что Рикс все спланировал заранее, еще до голосования. Он собрал пятнадцать тысяч всадников и сделал основную ставку на эту силу. Перед сражением лично проверил оружие и снаряжение десятков тысяч пеших воинов, которые должны были поддержать кавалерию. От тех кланов, преданность которых вызывала сомнения,
Патрули по нескольку раз в день докладывали нам о действиях Цезаря.
— Цезарь понял, что наша кавалерия сильнее, — говорил мне Рикс. — Наши пятнадцать тысяч всадников не дают ему покоя. Он отправил офицеров через Рейн за германцами. А ты знаешь, что лошади у них никакие. Так вот, он приказал заменить их коней на лучших, отобрав их у своих же офицеров!
— Вот уж не думаю, что его офицерам это по нраву! — заметил я.
— Если бы я попробовал так действовать с галлами, они бы враз восстали. Интересно, как Цезарь умудряется держать своих людей в повиновении?
— Страхом. И уважением.
— И, наверное, еще любовью, — сказал Верцингеторикс, задумчиво прикрыв глаза. — Они же должны его любить...
— Твои люди тебя тоже любят.
— Кто-то любит, а кто-то — нет, Айнвар. От недавних врагов любви не дождешься.
На рассвете следующего дня лагерь разбудили звуки труб. Перед воротами Бибракте Рикс опять держал речь. Но даже его мощный голос могли слышать только передовые ряды, до задних рядов было не докричаться.
— Цезарь идет! — выкрикивал Рикс. — Его легионы идут к границам лингонов. А это значит, что он собрался в Провинцию за подкреплениями. Наша задача — не позволить ему! Мы выступим навстречу и, наконец, сокрушим его!
С трудом пробираясь через суету лагеря, я дошел до командного шатра. Рикс как раз вышел наружу. Я тут же спросил:
— У тебя есть вести о пленниках, которых держит Цезарь?
Он с удивлением посмотрел на меня; вряд ли он думал о пленниках вообще.
— Наверное, он таскает их с собой, — предположил он. — Эй, ты! — закричал он слуге. — Приведи моего вороного!
Рикс приказал выступать перед рассветом. Так часто поступал и Цезарь. Я не успел сходить в рощу, не успел пообщаться с Потусторонним, изучить знаки и знамения. Солнце еще не встало, а я уже был на лошади и скакал в облаке пыли, поднятой Верцингеториксом и другими воинами свободной Галлии. Они опять колотили оружием по щитам и распевали воинственные песни, чтобы разогреть кровь.
Когда мы поднялись на первый холм, я оглянулся. Землю позади покрывали шрамы от костров, повсюду торчали пни, оставшиеся от деревьев, срубленных на эти самые костры. Вся зелень была вытоптана, а молодая жизнь, совсем недавно тянувшаяся к небу, превратилась в море грязи, заваленное навозом и грудами мусора. Я вспомнил о том, что так же выглядела земля, когда гельветы стронулись с обжитых территорий в начале войны. Ни одно племя не хотело пропускать их, опасаясь такого же разрушения, которое я видел сейчас позади. Тогда некоторые племена просили защиты у Цезаря, стремясь не допустить разорения. Теперь армия Галлии разоряла землю, которую она хотела спасти от Цезаря. Таков лик войны, размышлял я.
В первый день я несколько раз ловил себя на мысли, где там Онуава с обозом, и каждый раз упрекал себя в собственной глупости. Уж кто, кто, а эта женщина вполне может позаботиться о себе. И все-таки она не шла у меня из головы. Мы вместе творили магию, и, похоже, отныне она надолго поселилась в моем разуме.
Уже через пару дней разведчики обнаружили впереди римлян. Рикс приказал разбить лагерь у реки и долго обходил своих воинов, пока они готовили ужин. В сумерках я следил за мельканием его золотистой шевелюры среди его любимых всадников. Я слышал, как они смеются его шуткам, как выкрикивают проклятия римлянам в ответ на его слова. Куда бы он ни шел той ночью, уверенность расходилась от него кругами, охватывая все новые и новые костры. Люди заснули в ожидании победы.
По словам разведчиков, Цезарь вел одиннадцать легионов. У нас было почти вдвое больше воинов. Спустя время я узнаю, что Цезарь невероятно преувеличивал численность галльской армии то ли для того, чтобы придать большее значение любым своим победам, то ли для того, чтобы сделать возможное поражение более естественным. Он утверждал, например, что мы превосходили его силы более чем в четыре раза. Ну что сказать? Остерегайтесь римской версии истории!
Той ночью в своем шатре я не мечтал о победе, я думал о Двуликом. Одна сторона походила на лицо Цезаря, другая смотрела на меня свирепым германским лицом. Я проснулся в поту, выскользнул из шатра, не потревожив Котуата, и прошел через спящий лагерь, чтобы найти Рикса.
Наш вождь тоже не спал. Он стоял возле своего шатра и смотрел в ночь. Он даже не обернулся на звук моих шагов.
— Не спишь, Айнвар? — по-прежнему не оглядываясь, спросил он.
— Рикс, ты предупредил своих людей, что завтра они могут столкнуться с германскими всадниками? — задал я волновавший меня вопрос.
— А зачем? Какая разница, с кем мы столкнемся? Мы же будем побеждать! Вот и все, что должны знать мои люди. И мы победим!
— Наши южные и западные племена никогда не видели германцев. Рикс, подумай, для них свирепость этих воинов станет полной неожиданностью. Они могут испугаться и отступить.
— А тебе не кажется, что они как раз испугаются, если мы заранее предупредим их и дадим страху захватить их воображение? Нет, Айнвар, может, германцы и ужасны, но все шансы на нашей стороне, и я верю в наших людей.
Вера в людей — это хорошо... Я вернулся в шатер, все еще размышляя о своем видении. Если бы Гобан Саор был здесь со своими фургонами, я обязательно навестил бы его. Но обоз отстал по меньшей мере на полдня.
Пока я следующим утром пел гимн для солнца, Рикс поделил наших всадников на три отряда. Два из них должны были атаковать римские фланги, а третьему предстояло остановить продвижение римской колонны.
Со спины своей лошади, стоявшей на вершине холма, я прекрасно видел происходящее. Римская колонна перестроилась в огромное каре, поместив в центр фургоны. До них было далеко, отсюда я не мог разглядеть, есть ли среди римлян галльские пленники. Они могли там быть. В любом из этих фургонов сейчас может находиться маленький пленный ребенок, моя дочь. И разбудила ее сегодня не песня солнцу, а звучный голос боевой трубы, призывающей людей на бойню. Я почти чувствовал ужас нашей крошки. Какую цену назначат моей дочери на аукционе в Риме? Во рту стало горько.