Дружественный огонь

Иегошуа Авраам Б.

Что же, она и в самом деле отдавала себе отчет, что неумолимо проигрывала борьбу со временем, становясь с годами похожей на пожилую продавщицу косметики, чем-то напомнившую ей безвременно ушедшую и любимую сестру. Продавщице, с другой стороны, очень понравилась эта вежливая и немного сконфуженная дама. Ей, привыкшей к бесконечным и бесчисленным разговорам с учителями близлежащей школы, случайными собеседницами в кафе, в приемных врачей, в парикмахерских или салонах красоты, и – далеко не в последнюю очередь – в больших и маленьких магазинах, то и дело приходилось заводить кратковременную дружбу вот с такими, как эта покупательница, людьми, с которыми завязывался разговор о жизни. И она старалась подольститься к возможному клиенту или, в данном конкретном случае, клиентке так, чтобы та не только купила выбранный ею крем, но еще и добавила к первоначальной покупке – да, со значительной скидкой – новое, совершенно фантастическое средство, гарантировавшее, по уверению производителя, невероятное омоложение женщин, страдающих от сухости кожи.

К ней самой это отношения не имело, но, похоже, производитель не лгал, и что-то на самом деле моментально произошло с ее лицом, иначе с чего бы молодой стюард с такой поспешностью бросился к ней и едва ли не на руках пронес через посадочный контроль, собственноручно оторвав талон, буркнув на бегу, что сопровождает опоздавшего

пассажира, а будучи остановлен, несмотря ни на что, знавшими его контролерами, прочитал в паспорте ее имя и фамилию и настоял, что обязан проводить эту элегантную даму до ее места в самолете, что он и сделал, через минуту вручив ее стоявшим в дверях стюардессам. При этом его рука лежала на ее талии – талии женщины, которая по возрасту могла бы быть его матерью. Сама она в этой ситуации ощущала себя сконфузившейся девушкой. Стюардесса взяла из ее рук небольшой дорожный чемодан, пристроила его на верхнюю багажную полку и знаком показала на ее место, которое, правда, было занято. Два слова – и из кресла у окна поднялся не без секундного колебания, молодой человек. «Мне показалось, что вы уже не придете… – начал он, – и если вам все равно, где сидеть…»

Она покраснела. Уступить свое место у окна?.. Она хотела сидеть на своем месте. И сидеть у окна. Несмотря на то, что частенько ей доводилось дремать в самолете или даже забывать, где она и что с ней, погрузившись в интересную книгу. И пусть уж совсем редко она, оказавшись у окна, разглядывала землю внизу и проплывающие мимо облака, наличие иллюминатора рядом важно было ей тем более, что в этот раз с ней не было мужа.

Тем временем все двери самолета закрылись, двигатели взвыли, и полет стал непреложным элементом реальности. Тень непонятной тревоги прошла по ее обычно спокойному лицу, образовав несколько морщинок и приподняв брови. Откуда появилась у нее эта неуверенность, это сомнение? Так ли необходимо было это путешествие? Поможет ли оно ей? Поможет ли ей Ирмиягу, муж ее сестры, воскресить ту боль, которая уже немного притупилась за прошедшие годы? Она не ждала от него утешения и не нуждалась в этом. Ее друзья и люди, которые любили ее, никогда не забывали при любом удобном случае оказать любую необходимую поддержку, не скупясь на внимание и нежность, да и собственная ее семья не жалела сил, чтобы поднять ее дух. Нет, не утешение было нужно ей. Наоборот. Она желала точных слов, забытых фактов (старых и новых), которые раздули бы, разожгли бы вновь ее не проходящую боль и скорбь по любимой старшей сестре, чья смерть унесла с собой огромный кусок ее собственной жизни. Да, именно этого она и хотела – вдохнуть силы в постигшее ее горе, в ее потерю, ибо поняла в какой-то момент, что трещина забвения в ее памяти с каждым годом покрывается все большей и большей коркой, окутывая ее целиком. А теперь ей предстояло провести несколько дней в обществе человека, которого она знала с самого детства, чьи любовь и преданность ее сестре были, без сомнения, не менее сильны, чем ее собственные.

Под непреклонным взглядом стюардессы она застегнула ремень, взяла предложенную ей газету, а затем обратилась с просьбой: если возможно, то после завершения рейса не могла бы стюардесса сохранить для нее некоторое количество израильских газет и журналов, обычно остающихся в салоне самолета? Ибо там, куда они прилетали, обитало немалое количество израильтян, ожидавших и с удовольствием их читавших.

3

Яари все еще стоял на крошечном балконе, дрожащий, зачарованный и загипнотизированный восходом солнца, все более и более расширявшейся полосой, раскрашивавшей алым горизонт, а вместе с ним и пассажирские самолеты, удалявшиеся от аэропорта один за другим и пролетавшие над морем в западном направлении – все, кроме одного, элегантно уклонявшегося к югу. Это ее, взволнованно подумал он, как если бы его жена сама вела воздушное судно, и он немного прищурился, пристальным взглядом провожая самолет, превращавшийся постепенно в точку, до тех пор, пока та была хоть сколько-нибудь различима. И только тогда он расслабился. Ну да. Его жена, безусловно, улетела – так же, как в свое время она, безусловно, прилетит. В целости и сохранности. И он покинул крошечный балкончик, закрыл машинное отделение и вызвал кабину лифта, которая должна была доставить его вниз, к парковке.

Она сама? Одна? Собственной персоной? Ирми, ее зять, был поражен, когда Яари по телефону сообщил ему о времени прибытия своей жены, совершавшей едва ли не кругосветное путешествие. «Совершенно одна?» – потрясенно повторял он без конца. «Именно так, одна, – столь же неизменно отвечал Яари, считая необходимым встать на защиту жены. – Одна, да, одна. Что? А почему бы ей так не сделать? Бесспорно, она это может – если ты считаешь… я уверен…»

Доносившийся из Дар-эс-Салама голос был теплым, родным, знакомым:

– Ну, раз так, – Яари различил неподдельную, не без лукавства, радость в этом голосе, – если все так, как ты говоришь, всего лишь на какие-то семь дней, мы постараемся, чтобы она смогла пережить эту неделю, несмотря на твое отсутствие. Но сможешь ли ты пережить это? Ты уверен, что сможешь прожить без нее все это время и не рванешь в последнюю минуту вслед за ней, чтобы не сойти с ума?

Что же… зять знал его очень хорошо – не исключено, что потому, что знал самого себя. За две недели до путешествия Яари никак не мог решить, может ли он разрешить Даниэле отправится в Африку в одиночку, пусть даже для того, чтобы навестить родных, старшего брата, уважаемого, процветающего и надежного человека, в течение жизненных лет претерпевшего немалое количество ударов судьбы. Яари, в отличие от своей семьи и друзей, не готов был бросать камень в человека, не дождавшегося предписанного Торой [3] конца тридцатидневного поминовения после смерти своей жены, а наоборот, отсидевшего лишь семь дней шивы [4] и поспешившего обратно, на свою работу ответственного советника по торговле в экономической миссии государства Израиль в Танзании. Через полгода после возвращения Ирми в Восточную Африку в Иерусалиме было принято решение – то ли по соображениям бюджетного характера, то ли по каким-либо еще – ликвидировать маленький офис, освободив от исполнения каких-либо обязанностей овдовевшего дипломата, у которого, за исключением охранника и двух местных вольнонаемных служащих, в подчинении никого не было. По правде говоря, не раз и не два сам Ирми в кругу родных и друзей подшучивал над бессмысленностью своего заведения, которое, как ему частенько казалось, сохранялось исключительно для того, чтобы дать ему работу, этакий запоздалый бонус для ветерана, честно проработавшего на административной ниве Министерства иностранных дел, увольнение которого, в конце концов, было отсрочено, поскольку нарушало один из параграфов закона, касавшегося увольнения лиц, потерявших детей во время военных действий, а Ирми потерял сына. Поэтому он безо всякой обиды или злопамятности принял упразднение своей предыдущей должности, тем более, что это произошло вскоре после смерти его жены. Казалось естественным, что после возвращения из Африки, и после того, как он предупредил о своем возвращении людей, арендовавших его пустовавшую квартиру в Иерусалиме, он позволил себе предпринять небольшое путешествие всей семьей, состоявшей теперь из дочери, ее мужа и его самого, в Соединенные Штаты, чтобы облегчить детям усилия по получению академической степени в американских университетах.

3

Тора (ивр.) – Пятикнижие Моисеево.

4

Шива (ивр.) – семь дней траура после похорон.

Но Америка новоиспеченному пенсионеру не понравилась, и длительность визита была значительно сокращена. Не прибегая к чужим советам – да и с кем он смог бы посоветоваться и зачем – и безо всяких колебаний и предосторожностей, он – не в первый уже раз – удивил родных и друзей, продлив на два года договор аренды своей квартиры в Иерусалиме, и возвратился в Африку – не на прежнее место работы, но на другое, в двухстах километрах к юго-западу, в Морогоро, в районе Сирийско-Африканского разлома, чтобы занять не слишком определенного свойства должность в команде, занимавшейся антропологическими изысканиями.

«А почему бы и нет?» – извиняющимся тоном пытался объяснить он, разговаривая из Дар-эс-Салама по телефону с родными о своем внезапном решении. И что за причина могла бы заставить его торопиться назад, в Израиль? Кто на самом деле ждал его там? Тем более, что родные обосновались в Тель-Авиве, а сам он должен был жить в Иерусалиме. Все они заняты своей работой, своими детьми, а сейчас уже и внуками, в то время как сам он был свободен словно птица, о карьере не тревожился, а жены больше не было. Он говорил, что уверен: вас ежедневно тревожат финансовые проблемы – не в том смысле, что у вас нет денег, наоборот – вы не знаете, как их лучше потратить, а я получаю лишь жалкую пенсию государственного служащего, поскольку вложил все пособие жертвам «дружественного огня» в поддержку наших вечных соискателей докторской степени. И вот теперь скажите мне, только честно, почему я должен отказываться от неожиданной возможности сохранить немного мелочи для надвигающийся старости, которая неминуемо превратит в руины мою плоть или мой дух? Разве я достоин меньшей заботы о самом себе, чем старший Яари, над которым круглосуточно хлопочет пара филиппинок, в то время как я, клянусь, вполне удовольствовался бы услугами одной, прилежной и преданной, которая катила бы меня и мою инвалидную коляску. Здесь, в Африке, жизнь обходится дешевле, а помощь археологам-изыскателям обеспечивает меня отдельным жилищем и питанием плюс к той, пусть даже просто смешной для вас, плате за административные услуги и чисто номинальную бухгалтерию. Кроме того, к этому добавляются еще и деньги за аренду квартиры, которые каждый месяц приходят мне из Иерусалима, и эта семья была столь любезна и заинтересована в продлении контракта, что обязалась – без всякого нажима с моей стороны – взять на свой счет оплату земельного налога. Нет, вы послушайте – они сменили всю старую кухонную мебель, заделали все трещины и выбоины в стенах и навели полный порядок во всех помещениях. Более того – они обещали пропылесосить все книжные полки и перебрать библиотеку. Ну, куда и зачем мне спешить? Есть ли хоть какие-то признаки того, что эта страна может исчезнуть, опасность того, что она куда-то убежит? Сдается мне, что время от времени ты, Яари, забываешь, что на несколько лет меня моложе, и у тебя найдется время для путешествий в новые места, а у меня уже никогда не будет шанса оказаться в других странах, даже в самой Африке, о которых я не имею представления. Ну, так что мне прикажете делать? Есть за мной какой-то должок? А как будет выглядеть человек вроде меня, уже перешагнувший семидесятилетний порог, если он откроет новую страницу во взаимоотношениях с женщинами в то время, когда не прошло еще года со времени потери самого близкого человека, – страницу, на которой будут отсутствовать слова «желания» и «страсти»? И кому же знать об этом лучше, чем тебе? А потому, дорогие мои Яари и Даниэла, проявите столь свойственное вам чувство ответственности и перестаньте волноваться. Я никуда не исчез. И не собираюсь этого делать. Но если вам кажется, что вы по мне соскучились настолько, что не можете более ждать, навестите меня хоть ненадолго, пусть даже вы были в этих местах три года назад, посетите хотя бы для того, чтобы убедиться: ничего здесь с той поры не изменилось, и ничего не появилось нового, на что стоило бы посмотреть.

«Он полностью имеет на это право, – таков был вердикт Яари, – и никто из нас не может быть ему судьей».

4

Ее сосед по креслу провалился в сон столь глубоко, что впору было испугаться – не умер ли он. Все, что он, по-видимому, недобрал в предыдущие часы – может быть, засидевшись в гостях, может быть, страдая предыдущие ночи бессонницей, или по какой-то другой причине, по которой не добирают сна столь молодые джентльмены, привели к тому, что голова его, свесившаяся набок, легла свинцовой тяжестью на плечо Даниэлы, подумавшей о том, как несправедливо, что ей (точнее ее плечу) приходится страдать по вине этого, едва не похитившего ее место у окна, мальчугана, который был на добрые три десятка лет моложе нее. «Он перепутал меня с кроватью, – подумала она не без ироничной горечи. – А ведь у меня уже двое внуков».

И, подумав о внуках, она почувствовала, что должна немедленно взглянуть на их мордашки. Что она и сделала, достав из сумки фото и сразу ощутив едва не потерянный покой. А вместе с ним вернулись к ней присущая всегда рассудительность и ясность мысли. И тогда покой исчез. Только в эту минуту она осознала всю ответственность, которую приняла на себя, решив совершить это путешествие в одиночку, без мужа, с его девизом «контролирующей любви», которая испортила ее, сводя к минимуму ее собственное представление о реальности, в которой – особенно во время путешествий – существовали такие вещи, как документы, арендованные автомобили, незнакомые дороги, неожиданно изменившиеся обстоятельства, дорожные чеки и гостиницы, так что и в самолетах, и в поездах, и в машинах она пребывала в полной безопасности и безмятежности, глядя со стороны, как ее муж по непонятной для нее причине волнуется из-за какой-то низменной чепухи – например, изменившегося вдруг курса иностранной валюты или иной встревожившей его информации. Она никогда не испытывала особого чувства благодарности к нему за его преданность и усердие, поскольку была совершенно уверена, что сам факт ее существования даже во время, когда она просто спала, служил мужу достаточной наградой за все, что он делал.