Друзья и незнакомцы
Шрифт:
Публикации такого рода появлялись примерно раз в месяц, выделяясь на фоне многочисленных вопросов о приучении к горшку и игровых группах. Кто-то признавался в алкоголизме мужа, неверности или навязчивом желании сбежать, и все остальные немедленно включались в обсуждение, взбудораженные причастностью к чьей-то тайне.
О таких постах Элизабет рассказывала Эндрю наутро, хотя и знала, что ему все равно. Часть удовольствия от группы заключалась в возможности обсудить ее с кем-то в реальной жизни. Она скучала по средам в Бруклине, когда Номи работала из дома и встречалась с ней, чтобы пообедать вместе в блинчиковой
Номи однажды поклялась, что никогда не будет жить в Бруклине. Когда она приезжала первый раз из Манхэттена на бранч, то сразу после, садясь в такси, провела рукой по лбу Элизабет, как Барбара Стрейзанд в фильме «Какими мы были», и сказала: «Прелестный райончик, Хаббел». Но это случилось за два года до того, как они с Брайаном переехали, купив четырехкомнатную квартиру с лифтом в новостройке с бассейном. Элизабет же жила только в пыльных рентовках, изъеденных плесенью, со скрипящими деревянными полами. В тех местах, о которых в объявлениях говорилось, что они обладали характером и шармом, если уж не центральным отоплением и прачечной в здании.
Долговечность их дружбы Элизабет отчасти списывала на то, что у них с Номи были противоположные вкусы на мужчин и недвижимость. Завидовать друг другу им не представлялось возможным.
– Совершаю ли я огромную ошибку? – спросила Элизабет, когда они прощались, заключив друг друга в объятия. Ее малыш спал в коляске.
– Да, – ответила Номи.
– Что-то не чувствую твоей поддержки.
– Я все еще зла на тебя из-за того, что ты уезжаешь.
– Я всегда говорила, что собираюсь.
– Но ты говорила об этом так долго, что в какой-то момент я уже перестала тебе верить.
Элизабет повезло иметь подругу, которая знала ее лучше всех и была рядом все это время.
Она предполагала, что именно по этой причине она так вцепилась в районную группу на «Фейсбуке»: это заставляло ее забыть, что теперь она живет за двести пятьдесят миль от Бруклина, в городе, где у нее нет друзей.
«Я твой друг», – говорил ей Эндрю.
Но мужья не считаются.
Он тоже не обзавелся здесь друзьями, но у него, по крайней мере, были сослуживцы и забавные истории о работе.
Чаще всего Элизабет брала Гила на прогулку после обеда и проходила мимо детской площадки, где мамы стояли кучкой, сплетничали, смеялись.
«Боже, ну ты же не новенькая в средней школе, – упрекала она себя. – Подойди и поздоровайся».
Они были взрослыми женщинами. Они должны быть милы, по крайней мере в лицо. Но подойти Элизабет так и не решилась. Ее останавливала странная помесь неловкости и усталости. И страх, что их компания все равно ей не понравится.
Несмотря на то, что она уже отговорила себя от желания познакомиться с женщинами на площадке, втайне Элизабет продолжала надеяться, что те заметят ее и помашут рукой, но они этого не сделали.
Младенец насытился и закрыл глаза, его голову тянуло вниз, как якорь на дно. Элизабет отнесла сына наверх и мягко, осторожно уложила в кроватку, как будто он был бомбой, которая грозила взорваться при неправильном обращении.
Те несколько часов, что оставались до его следующего пробуждения, она лежала в постели и не могла заснуть. Хотя понимала, что должна постараться, что новый день обещает быть суматошным. Интервью с потенциальной няней, письма, на которые нужно ответить, просто время с младенцем, которое заполнится непонятно чем. Но она все пялилась в телефон, не желая пропустить, как бруклинские мамочки разбирали эмоциональную измену блондинки.
Вайолет, ее терапевт, сказала бы, что Элизабет пытается отвлечься – от секрета, который она хранила от мужа, от проблем свекра, от отношений с собственными родителями, которые всегда были напряженными, но в последнее время стали совсем болезненными.
Элизабет обратилась к Вайолет без всякого намерения возвращаться потом неделя за неделей. Она всего лишь хотела, чтобы кто-то сказал ей, что у нее клиническая депрессия, или тревожность, или что причиной ее бегающих по кругу мыслей был дефицит белка. Ей хотелось получить четкий диагноз и простое лечение, что-то, что она могла купить в аптеке или магазине здорового питания и немедленно почувствовать себя лучше.
– Терапия так не работает, – предупредила Номи.
– Послеродовая депрессия реальна, – сказала Вайолет.
– Я знаю, что реальна, но дело не в ней, – возразила Элизабет, – я всегда была такой.
Сейчас она обратилась за помощью только из-за Гила. Почувствовала необходимость подлатать себя прежде, чем сын узнает обо всех ее поломках.
Вайолет сказала, надо помнить, мысли – это пар. И посоветовала прочесть Экхарта Толле.
Когда Элизабет гуглила информацию о Вайолет, то наткнулась на эссе, которое терапевт написала несколькими годами ранее для антологии о матерях и дочерях, так что ей было известно, что у Вайолет нет детей и ее мать умерла, а любимый старик отец страдал Альцгеймером.
Иногда на приеме, когда Элизабет жаловалась на свою семью, она спрашивала себя, не подавляет ли Вайолет желание закричать: «Моя идеальная мать мертва, мой отец не знает, кто я такая, а твои никчемные родители все живут и живут. Разве это честно?»
Вайолет много зевала, и это ранило Элизабет.
Открылись глаза. Она проснулась. Только так Элизабет могла быть уверена, что поспала. Десять минут? Час? Разобраться невозможно.
Было пять часов утра. Малыш проснется с минуты на минуту. Она подумала о том, как долго их тела еще будут синхронизироваться друг с другом так, что она всегда сможет предугадать, что ребенок будет делать.
Элизабет проверила страничку «Бруклинских мамочек», пока лежала в ожидании.
Женщина по имени Хезер написала около четырех, спрашивая, нужно ли сцедить молоко после двух бокалов вина. Ей быстро ответил целый хор «нет». Хезер всех поблагодарила и призналась, что чувствует себя виноватой. Из-за того, что не получает достаточно витаминов и что ест «Орео», когда поклялась питаться только органической едой ради здоровья ребенка.
Чувство вины сближало их всех.
«Перестань загоняться, – написала одна из женщин. – Многовариантный анализ влияния “Орео” на здоровье – это опасный путь».