Друзья и возлюбленные
Шрифт:
— Выкладывай.
Сидя за кухонным столиком, Софи заметила каплю сливочной глазури и раздавила ее пальцем.
— Сегодня вообще ужасно было. Они с самого утра начали, еще до того, как я проснулась. И при мне продолжали…
— Опять за старое?
— Угу.
Ви закрыла помаду, посмотрела на себя в зеркало с разных сторон. Странная штука — помада. Викторианские девушки даже кусали себе губы, чтобы они казались краснее, иногда до крови. Ви повернулась к внучке.
— Так уж у них заведено, птичка. Не бери в голову.
Софи промолчала. Для ее родителей
— То, что ты называешь «неверностью», — громко заявил Фергус утром, — всего лишь попытка жить собственной жизнью, сохранить хоть что-то для себя!
Джина завопила:
— Ты ничего не понимаешь, не желаешь понять! Разве не видно, как мне одиноко?! Моему мужу нет до меня дела!
На ней был халат, который Софи обожала: темно-зеленый в красных и желтых огурцах. Мама случайно пролила на него кофе; она яростно терла пятно голубой салфеткой и кричала, что быть одинокой при муже в тысячу раз тяжелее, чем быть одинокой по-настоящему. Софи стало больно за нее, и она побежала наверх, в ванную, где двадцать минут просидела на унитазе, уставившись в книгу комиксов.
Ви села напротив Софи и взяла ее за руку. У бабушки была большая и теплая ладонь, а на пальцах множество колец, под которые забилось тесто.
— Выговорись, птичка.
— Ненавижу, когда они ссорятся! — крикнула Софи.
— И правильно. Не след им при тебе скандалить. Да только они всегда так делали, даже когда твой папа только ухаживал за мамой. — Она сжала ее руку и наклонилась поближе, обдав Софи ароматом выпечки и «Красных роз» Ярдли. — Помню, как он поменял свое имя. Вообще-то мать назвала его Лесли, в честь актера Лесли Говарда — уж больно его любила. А сынок-то, как с Джиной моей познакомился, взял и подал в газеты объявление, чтоб отныне все его Фергусом Бедфордом звали. Мама твоя жутко рассердилась. Заявила, что терпеть не может людей, которые стыдятся своего происхождения. Даже оправдаться ему не дала. Я заперлась на кухне и не вмешивалась. А потом глядь: они уже за ручки ходят, целуются-обнимаются, как будто и не было ничего. Больше они это не обсуждали.
— Да, только теперь они за ручки не ходят!
Ви понимающе кивнула. Внучка выглядела утомленной; может, из-за экзаменов? Она так усердно учится. Да еще увлеклась этим окаянным вегетарианством… Джина с Софи много раз пытались убедить бабушку, что белки есть не только в мясе… Напрасно. Ви хотелось как следует накормить эту бледную худенькую девочку с тонкими руками. Будь ее воля, она бы приготовила Софи жаркое и чудный пудинг.
— Птичка, я, конечно, могу поговорить с мамой, но вряд ли она меня послушает.
Софи покачала головой:
— Не послушает. Да и вообще я не за себя расстраиваюсь, а за них.
— Ну конечно, родная. Благослови тебя Бог!
— Я… я просто не хочу слушать их крики! — с жаром проговорила Софи, чувствуя, как уже второй раз за день к горлу подступает ком.
— А уйти нельзя? Устрой себе передышку.
Софи потрясла головой.
— Ты же знаешь, я рада тебе помочь…
Девочка кивнула:
— Знаю, знаю. Не нужно. Я на работу устроилась, чтобы копить на путешествия. Хилари приняла меня в «Би-Хаус».
Ви фыркнула.
— И кем же? Посудомойкой?
— Ну, вроде того…
— За три фунта в час?
— Мне всего лишь шестнадцать. И я правда хочу сама заработать…
— Понимаю. — Ви поцеловала внучку. — Понимаю. Деньги приятнее зарабатывать. — Она встала. — Ну, пора ставить чай. Интересно, что будет, если я поговорю с Хилари?
— О маме с папой?
— И о тебе.
Софи задумалась, перебирая бусы.
— Мама все время разговаривает с Хилари. Мне кажется…
— Что, милая?
— Мне кажется, не стоит с ней говорить. И маме бы не стоило. А нам тем более. Вообще не нужно никому это обсуждать, анализировать; так только хуже, понимаешь? Я из-за этого чувствую себя виноватой! — Софи заплакала, прикрыв глаза рукой. — Как будто не в свое дело лезу!
Ви поставила чайник и обняла Софи.
— Милая, если кто и виноват, то не ты.
— Я-то чувствую по-другому! Мне кажется, что это моя вина! — захныкала Софи, уткнувшись в цветастое шелковое платье бабушки.
— Хм-м… — произнес Дэн, войдя на кухню и показывая Ви пустое ведро. Та покосилась на Софи и состроила замысловатую гримасу. — Их было семьдесят семь. Подумать только! Семьдесят семь улиток на шестнадцати кустиках. — Он положил руку на плечо девочки. — Кстати, поможешь мне с кроссвордом?
С тортом в руках Софи шла домой. Был вечер, магазины закрывались. Она нарочно выбрала самый длинный путь: вверх по Орчард-стрит, затем по Тэннери-стрит и через рыночную площадь. По выходным площадь превращалась в автостоянку, а ее правый мощеный угол возле приходской церкви — в излюбленное место сборищ городской шпаны, как этих ребят называла Ви. Со многими из них Софи училась в одной школе, но, вырядившись в широкие джинсы и тесные кожаные пиджачки, они демонстративно переставали отличать ее от других девчонок, над которыми издевались и подшучивали. Правда, Софи давно и внимания на это не обращала. Она сделала открытие: если оценивающе посмотреть им в глаза или, еще лучше, на ноги, можно легко сбить их с толку. «Им в армию пора, вот что», — часто повторяла Ви, всю жизнь голосовавшая за лейбористов. Как-то раз она хватила одного насмешника тяжелой хозяйственной сумкой по шее и за этот героический поступок попала на первую полосу местной газеты.
Проходя через площадь, Софи по привычке, без особого интереса заглянула в витрину любимого магазина одежды и выбрала две вещи: ботинки на толстой подошве, за которые не жалко отдать пять фунтов, но уж никак не тридцать пять, и длинный вязаный жилет — ради него можно и денег подкопить. Мимо прошла девочка из ее класса, под руку с парнем, который подрабатывал сборщиком тележек в магазине полуфабрикатов. С беспечным превосходством та обронила:
— Привет, Софи!
— Привет.