Друзья и возлюбленные
Шрифт:
Хилари поцеловала ее в щеку. Они ударились очками.
— Береги себя.
— Хорошо, постараюсь, — сказала Софи и убежала к Ларе.
Хилари прошла сквозь толпу плетущихся школьников к автомобилю, который припарковала за воротами под табличкой, гласящей: «Даже не думайте оставлять тут машину». На стекле никаких злобных записок не оказалось, только помет большой птицы. Хилари в задумчивости поехала обратно в город и спустилась по главной улице мимо спортивного центра, где за стеклянным фасадом молчаливо плескались в бассейне пловцы.
На воротах все еще висела табличка «Продается», а по диагонали большими красными буквами шла гордая надпись: «ПРОДАНО!» Хилари заглянула внутрь. Сад выглядел как всегда: тихий и безмятежный, чересчур ухоженный, хотя за последнее время его местами украсили сорняки. Хилари закрыла за собой ворота и подошла к стеклянной двери.
На кухне было пусто. Хилари постучала и, когда ей никто не открыл, повернула ручку: дверь отворилась.
— Джина! — позвала она. Интересно, как прозвучал ее голос? А как он должен был прозвучать?
Ответа не последовало. Хилари прошла через кухню — на столе печатная машинка, россыпь писем, чашка и тарелка с банановой кожурой — в коридор. Возле камина в гостиной ее дожидалась Джина.
— Привет, — сказала она.
Хилари встала в дверях.
— Привет.
— Зачем ты пришла? — вежливо поинтересовалась Джина.
— Я ходила в школу к Софи. Хотела узнать, все ли у нее хорошо, ну… после случая с Джорджем. Я ее встретила, но она ушла с подругой. Тогда я решила навестить тебя.
— Зачем?
— Не знаю… Может, потому что иначе не могла.
— Сядешь? — предложила Джина.
Хилари присела на подлокотник кресла.
— Спасибо.
— Ровно на этом самом месте Лоренс сообщил мне, что не поедет во Францию.
— А ты поедешь?
— Нет. Теперь незачем, верно? И потом, есть еще Софи и Ви.
Хилари так и хотелось сказать, что вообще-то они были всегда.
— Джина…
— Что?
— Мы, наверное, уедем.
Джина замерла.
— Все изменилось и уже никогда не станет прежним. Нам, Вудам, лучше уехать отсюда.
— Куда?
— Не знаю. Мы это еще не обсуждали. Но уедем наверняка. Я просто хотела тебя предупредить… на случай, если ты строишь планы.
— Да, — ответила Джина, — строю.
Хилари встала и, помолчав, спросила:
— Нам всем сейчас надо набраться храбрости, верно?
Джина, глядя в окно на высокую каменную стену, сказала:
— О да. Больше, чем когда-либо.
Гас вернулся затемно. В будний вечер в отеле стояла тишина, и Дон практически закрыл бар, хотя не было еще и десяти. Из кухни, ухмыляясь и жадно поедая пирог, вышел Адам.
— Ну, как поживают маленькие жабки и пушистые белочки?
— Мы были на реке, — ответил Гас и бросил сумку на пол. — Слушали про сточные воды. Тоска! Где папа с мамой?
Адам указал локтем на столовую.
— Там.
— Там? — изумился Гас. — С какой стати?
— Ужинают.
— Они же никогда не ели в столовой!
— Ну а теперь едят.
Гас подошел к стеклянной двери. Кроме Лоренса и Хилари, в комнате никого не было. Они сидели за маленьким столиком друг напротив друга, при свечах и с бутылкой вина. Хилари теребила очки.
Адам запихнул последний кусочек пирога в рот и, жуя, сказал:
— Джорджа повысили на работе.
Гас хмыкнул:
— И долго они там сидят?
— Не знаю. Может, час.
Он тоже заглянул в столовую. Гас прошептал:
— Думаешь, они помирятся?
Адам слегка задел плечом руку брата.
— Не знаю, — серьезно проговорил он. — Понятия не имею. Знаешь, это как ножом в грудь. — Они прижались плечом к плечу. — Нож можно и вынуть, но дырка-то останется.
ГЛАВА 20
Спальня Софи смотрела на запад. Это была скучная квадратная комната с единственным окном, выходящим на сад возле аббатства, уиттингборнскую церковь и старые высокие деревья за ней.
Софи тут нравилось. Комната не ставила ей никаких требований и могла превратиться во что угодно. Софи был угоден художественный беспорядок на грани откровенного бардака: кровать она завалила темными подушками, расшитыми зеркальцами и восточным орнаментом, одежду хранила не в шкафу, а развесила по ручкам, крючкам и спинкам или побросала на пол. На всех поверхностях громоздились украшения, керамические горшки, билетики в кино, старые конверты, косметика и начатые упаковки глюкозы. Свободен был лишь ее стол — старый письменный стол из Хай-Плейс с настольной лампой, на котором по-прежнему царил идеальный порядок. Софи очень серьезно относилась к этому столу — после школы она поступит в университет, где будет изучать русский и французский (ради литературы, объяснила она Джине), а затем станет переводчиком ООН в Нью-Йорке. Или Красного Креста в Женеве. Или Европейского международного суда в Страсбурге. Самое главное — не остаться в Уиттингборне. «Конечно, я этого никогда и не хотела», — согласилась Джина.
Они купили эту квартиру на втором этаже многоэтажного дома, потому что вокруг было много свободного пространства. Парки тоже были, с квадратными лужайками и узкими дорожками, но Софи и Джину они не интересовали. Главное, что из окон — из этих квадратных современных окон — можно было смотреть вдаль, на холмы и небо. Джина все стены покрасила в белый, чтобы комнаты казались больше, и в ясные дни свет затоплял квартиру, отчего она будто бы таяла в ослепительном сиянии. Софи чувствовала, как радуется мама свободе от бесконечных таинственных обязательств, налагаемых Хай-Плейс, и как хорошо ей без каменной стены.