Друзья

Юмото Кадзуми

Они говорили и говорили, и казалось, этот разговор никогда не закончится.

Просто удивительно, сколько интересных воспоминаний было у этих двух стариков. Я даже подумал, что быть старым вовсе не так уж и плохо. Ведь чем ты старше, тем больше вещей, о которых ты можешь вспоминать и радоваться этим воспоминаниям. И даже когда ты сам уже исчезнешь, твои воспоминания будут витать в воздухе, растворяться в дожде, просачиваться в почву… Они будут существовать в самых разных местах, и, может быть, часть из них найдет путь к сердцу

другого человека… Ведь бывает так, что оказываешься в каком-то месте впервые, но отчего-то чувствуешь, что когда-то ты уже здесь был. Это значит, что воспоминания людей из прошлого нашли тебя и зашли в твое сердце. От этой мысли мне сделалось очень хорошо.

Бабушка и дедушка замолчали. Теперь они сидят и молча смотрят во двор.

Откуда ни возьмись налетел прохладный ветерок. Мне показалось, что мы все сидим внутри кисло-сладкой, спелой, напоенной лесными ветрами ягоды тутового дерева.

11

Мама съела капельку зеленого салата и снова принялась за вино. Гамбургер и кружочки тушенной в сладком соусе моркови, настолько красивые, что смахивали на муляжи, были абсолютно безвкусными.

— Мам, поешь как следует, — сказал я, отложив палочки. — Ты только и делала, что смотрела на меня, а сама так ни к чему и не притронулась.

— Мне что-то не хочется мяса, — сказала она и отправила в рот крекер. Раздался тихий хруст, после чего мама влила в себя очередную порцию вина. И так каждый день. Она почти ничего не ест, но за последнее время поправилась. Веки у нее припухли, и вся она какая-то вялая, еле ноги передвигает, будто несет что-то тяжелое.

Я встал из-за стола и открыл холодильник. В отделении для фруктов и овощей — увядший сельдерей, заплесневелая четвертинка тыквы и три груши.

— Ты купила груши?

— Да, — ответила мама, продолжая сидеть неподвижно. — Они показались мне вкусными на вид, вот я их и купила.

— Может, съедим одну пополам?

— Ты ешь, а мне что-то не хочется.

Я достал из ящика нож, чтобы почистить и разрезать грушу. Мама подошла, хотела забрать у меня нож и сделать все сама, но я сказал ей, что справлюсь.

Стоя у раковины, я начал чистить грушу. Оголилась ее белая, сочная мякоть, золотая спиральная полоска кожуры становилась все длинней.

— Ловко у тебя получается! — мама с удивлением следила за движением моих рук.

Мы уже несколько раз ели груши у деда.

— Плотно прижимай нож указательным пальцем правой руки, — посоветовал он мне, когда я первый раз попытался самостоятельно почистить грушу. Я так и сделал и почувствовал, что нож понемногу, будто сам по себе, продвигается вперед. Но все равно, на то, чтобы очистить первую грушу, у меня ушла куча времени.

И хотя очищенная груша имела не самую аппетитную форму, а Ямашта сказал, что на ней видны грязные отпечатки моих пальцев, дед умял эту несчастную грушу с большим аппетитом.

А сейчас я уже и сам не замечаю, как груша мягко вращается в моей руке, гладкая, ровная, и маленькие капельки сока размазываются по ладони.

Я закончил чистить грушу и протянул ее маме.

Капелька катится по маминому запястью, повисает на кончике локтя. Вслед за ней уже катится вторая, а за этой еще одна… Я смотрю на маму — вечер, она стоит на полутемной кухне и потерянно вгрызается в сочную грушу.

Мне захотелось плакать. Я покрепче ухватил нож и принялся чистить вторую фруктину.

Мама сама не заметила, как съела обе груши.

В этот вечер она больше не пила вина.

Уже темнело, когда вместе с дедом мы сели в электричку. Первый раз за все время он позвал нас с собой. Но куда едем, не сказал.

Дед поставил большой бумажный пакет на пол, поднял руку и взялся за поручень. При этом спина у него распрямилась, и оказалось, что он не такой уж и низенький. Просто сутулится, когда ходит.

— Ну скажите, куда мы едем?

— А что мы будем там делать?

— Почему вы молчите?

Мы кудахтали, как куры на насесте, а он только посмеивался. На все наши вопросы ответ у него был один — хитрая усмешка.

Днем он выглядел озабоченным. Возился с какими-то черными бусинами, скреплял их бечевкой. А когда мы попытались подойти к этим бусинам чуть поближе, сразу рявкнул:

— А ну, не трогать!

А потом добавил:

— Вечером приходите.

Чтобы отпроситься из дома, мы с Кавабэ сказали, что идем делать уроки к Ямаште, а Ямашта сказал, что идет делать уроки ко мне.

На третьей остановке мы вышли из поезда. Эта была станция неподалеку от железнодорожного моста, по которому мы возвращались с занятий в летней школе.

— Мы, наверное, на сухое русло пойдем, — сказал Кавабэ. — Я когда-то очень давно ходил сюда головастиков ловить. Поймал гигантского головастика размером с ладонь! Папа сказал, что это лягушка-бык.

Кавабэ обернулся: сухое русло было видно с платформы, в это время суток оно казалось большим, пустым и темным пространством.

Мы начали спускаться по ступенькам к выходу со станции. Где-то на середине лестницы Кавабэ остановился и сказал:

— Тут красиво стало. Они тут все обновили.

Он спустился еще на пару ступенек и снова остановился прямо рядом с рекламным щитом, на котором висела реклама нового торгового центра. Кавабэ рассеянно скользнул по ней глазами.

— Интересно, что дед задумал, — недовольно сказал Ямашта. — Он нам никогда ничего не говорит.

Как и предполагал Кавабэ, мы пошли в сторону сухого русла. Оставив нас сидеть на поросшей травой высокой насыпи, тянувшейся вдоль русла, дед с бумажным пакетом спустился вниз. Прошло уже довольно много времени, а он все не возвращался.