Дрянь (сборник)
Шрифт:
— Этот не работает, — сказала женщина, устало ставя сумки на кафельный пол. — С одним целую неделю мучаемся. Все обещают да обещают…
На световом табло зажигались цифры. Лифт шел на самый верх: 13, 14, 15… Наконец зажглась цифра 16.
Я подумал, что нет худа без добра. При отсутствии второго лифта мне никак не удастся разминуться с Кригером, если даже ему именно сейчас взбредет в голову пойти за газетами.
— Кнопку нажмите, — попросила женщина.
Задумавшись, я действительно забыл об этом и сейчас протянул руку, но уже не было нужды: лифт сам двинулся
Подошла еще одна женщина, тоже с сумками.
— Поместимся все? — весело спросила она.
— Поместимся, — бодро ответила ей первая. Я отошел в сторону, пропуская их вперед. Двери распахнулись. Женщины шагнули было в проем, но замешкались. Они почему-то смотрели на пол, но из-за их сумок я не видел, что там такое. Тут они обе стали вдруг пятиться и расступились. Но прежде чем двери начали автоматически закрываться, я увидел на полу человека с неестественно вывернутой шеей. Старого моего учителя.
В последний момент я успел сунуть ногу между дверьми. Жест этот выглядел дико, но достиг цели. Сработала автоматика, двери разъехались.
— Инфаркт, наверное, — сказали за моей спиной.
Народ в подъезде прибывал. Неловко толкаясь, удерживая все время норовящие закрыться двери, мы вынесли старика из лифта и положили на пол. Одна из женщин сунула ему под голову сумку, но он вряд ли уже в этом нуждался.
После короткого совещания мы позвонили в ближайшую квартиру, перенесли Кригера туда и положили на диван в кухне. Вызвали «скорую». Какие-то люди входили и выходили. Для меня уже не было сомнений, что Кригер мертв. Но врач со «скорой», подняв безжизненную руку, пощупал пульс, приоткрыл веко.
— У него было больное сердце, — тихо сказал я.
— Посторонних попрошу выйти, — не оборачиваясь, произнес врач, а фельдшер, приехавший с ним, сделал такое движение, будто хотел обнять всех нас сразу, и зашептал: «Выходите, выходите, доктор сердится».
Мы вышли. Через несколько минут вслед за нами выскочил фельдшер и скорым шагом понесся к машине.
Я снова зашел в квартиру и приоткрыл дверь на кухню. Врач стоял у окна и курил. Я кашлянул, он вопросительно повернулся. Я показал ему свое удостоверение и несколько путано объяснил, что ехал к покойному по делу, но вообще я его старый знакомый.
Врач, довольно молодой парень, небрежно повертел в руках мой документ. Потом окинул меня оценивающим взглядом.
— Это не инфаркт, — сказал он.
Я промолчал, ожидая продолжения.
— Это колотая рана. Проникающее ранение грудной клетки в области сердца.
Затянувшись напоследок, он выкинул окурок в форточку. И уточнил:
— В самое сердце. Думаю, смерть наступила мгновенно.
4
До Феликса я добрался только поздно вечером. Я так устал, что, остановившись у его дома, долго не мог собраться с силами и выйти из машины. Сидел и тупо прокручивал в голове обрывки сегодняшних событий.
Для одного дня впечатлений было больше чем достаточно. Множество однообразных интервью, данных разнообразным милицейским чинам, количество которых, переходя в качество, непрерывно росло. Потом поездка в морг, куда уже отвезли Кригера для опознания. Оперуполномоченный с Петровки, который ездил со мной, извинялся, говорил что-то о формальности, но был тверд.
— Понимаете, — объяснял он, — у него же нет никаких родственников.
Как будто это не я сообщил им, что родственников у Кригера нет.
Тело лежало в прозекторской на оцинкованном столе, покрытое простыней. Меня попросили подойти ближе. И вдруг в голове моей мелькнула дикая мысль, что на самом деле никакая это не формальность. Что меня привезли опознавать Кригера, а это не он. Потому что кому могло понадобиться пырять милого, доброго, беззащитного учителя на пенсии острым предметом в больное сердце?
Санитар откинул край простыни. Это был Кригер.
Потом мы поехали на Петровку, и там я опять повторил свои показания, теперь уже в письменном виде. Оперуполномоченного, который всюду меня сопровождал, звали Николаем Суховым. Он сказал мне, что, видимо, ему придется тащить это дело. Я заметил, что работа свидетеля показалась мне очень нелегким занятием, и спросил, нужно ли еще что-нибудь от меня. Не моргнув глазом, он ответил: да! он хочет, чтобы завтра с утра я вместе с ним подъехал домой к Кригеру. У меня уже не было сил возражать, и я согласился. Он дал мне номер своего телефона и наконец отпустил.
С Петровки я заехал в редакцию. Там уже почти никого не было, кроме дежурных по номеру. Только в скупо освещенном коридоре слонялся Валя Протасов, конкурирующая фирма: с тех пор как они с женой развелись, он чуть не каждый вечер ошивается в редакции допоздна.
Конечно, если соблюдать хронологию, то это меня следует называть конкурентом Протасову, как-никак он работает в нашей конторе лет на десять больше. Когда-то он тоже, как я сейчас, бегал по городу, влезая в разные скандалы, но со временем ему все это как-то надоело. Теперь он перешел на другую систему: судебные очерки пишет из головы.
Надо признать, они у него получаются довольно ловко, а главное, гладко. Он, как и я, имеет много знакомых в судах, в прокуратуре, в милиции. Услышав какую-нибудь историю, он ее додумывает, а потом выводит мораль. Ему, конечно, гораздо легче, чем мне, он может придумать такие подробности, что мне и не снились, дать сюжету любой поворот, подогнать факты под какие угодно выводы. И разумеется, он застрахован от ошибок. Надо мной он посмеивается.
Но однажды у нас с ним вышел серьезный разговор.
— Чего ты добиваешься? — спросил он меня. — Ну, пару мерзавцев отправил в тюрьму, одного невинного оттуда вытащил. Ты собой хочешь подменить соответствующие органы, которые должны всем этим заниматься. Ты лезешь в отношения людей и организаций, ты пытаешься навязать им свое мнение. Но поскольку ты для этого используешь газету, мнение твое считается общественным. Ты что, действительно считаешь, что можешь говорить от имени общества?
Я ему ответил, что на мои статьи приходят официальные ответы. Газете сообщают о принятых мерах, мы публикуем эти сообщения. Разве это не поддержка со стороны общества?