Дрянной декан
Шрифт:
– Единосердым близость не страшна; хоть двое мы, душа у нас одна...
– сказал декан, и мы оказались рядом друг с другом. Я смахнула слезы и посмотрела на него с признательностью и восторгом. Моих губ коснулась счастливая улыбка, и я никак не могла согнать ее с лица.
– Прошу тебя, Лизандр, моя отрада, ляг в стороне, нам близко быть не надо, - Гермия пыталась уговорить любимого сохранять приличия, но он, распаленный романтичной обстановкой ночного леса, придерживался иного мнения.
О, не пойми мои слова превратно!
Любви должна быть речь любви понятна.
Не
Да, я не лгу, хотя промолвил: «ложь».
Верстовский обнял меня за талию, притянул к себе. Зал ответил протяжным «А-а-а-ах!». Где-то там сидели и мои родители в том числе... Но нам уже не было до зрителей никакого дела. Наверно, сыграла роль магия сцены или необычный свет софитов... Но тройка гипсовых деревьев с бумажными листьями вдруг обернулась самым настоящим лесом. Волос и кожи коснулся прохладный ветерок, а на краю зрения замельтешили юркие золотистые искорки: блики от слепящих прожекторов?.. или живые феи, явившиеся со страниц пьесы Шекспира, чтобы благословить наш союз?..
Смотря на меня пылким и затуманенным взглядом, декан наклонился и потянулся к моим губами. Я ответила на страстный поцелуй, зарывшись пальцами ему в волосы. Зал взорвался шумом и аплодисментами. Преподаватели негодовали, студенты, наслышанные о нашем с Верстовским романе, бились в экстазе. Не имеющие отношения к Ливеру люди - родители других актеров и журналисты - смутно чувствовали, что происходит нечто экстраординарное, и поддерживали общий ажиотаж.
Тишина настала лишь тогда, когда Верстовский, доиграв сцену, вдруг опустился передо мной на одной колено. И по-дурацки улыбаясь, спросил совершенно не в кассу:
– Ты же выйдешь за меня, Ма... Гермия?
То, что происходило дальше, не очень-то хорошо отложилось в моей памяти. «Сон в летнюю ночь» продолжился с Вениамином в роли Лизандра. Несмотря на бурную реакцию зрителей, нужно было отыграть горемычный спекталь до конца... и я играла, хотя люди, звуки и сама сцена воспринимались мной не иначе, нежели тот самый волшебный сон, о котором ведется речь в пьесе.
Из нас с Верстовским получился замечательный тандем. Декан блистал в своем амплуа. Его голос был звучным, реплики острыми и эмоциональными... Он будто бы родился для того, чтобы играть на сцене, а я хлопала влюбленными глазами, глядя на него, и старалась не отставать. Он мастерски отыгрывал «внезапную» влюбленность в Елену вместо Гермии, изображая такую убийственную страсть по отношению к Гардениной, что та покрывалась пятнами от злости, чувствуя язвительную насмешку за красивыми фразами и высокими словами.
И мы снова ссорились все вчетвером: Гермия, Лизандр, Деметрий и Елена. Я опять называла Юлю «низкой ростом» и негодовала из-за того, что она якобы отбила у меня жениха, а она кипятилась и не могла понять, почему все вдруг принялись над ней издеваться.
Пустите же меня: вернусь в Афины
С своим безумьем и за вами больше
Я следовать не буду. Отпустите!
Ты видишь, как проста я и кротка, - жалобно проныла Гарденина.
– Ступай же прочь! Да кто тебя здесь держит?
– зло ответила я.
– То сердце глупое, что здесь оставлю...
– Прочь, карлица, пигмейка, зачатая на спорынье! Прочь, желудь! Прочь, бусинка!
–
– Тварь!
– это слово уже выходило за рамки пьесы. Взбешенная Юля вцепилась мне в волосы, я вскрикнула и с силой оттолкнула ее от себя. Мужчины кинулись разнимать нас, и началась самая настоящая потасовка. Петр вроде оттащил разъяренную девушку подальше, но она снова кинулась ко мне и случайно задела одну из декораций. Дерево стояло не очень устойчиво, и несущаяся ко мне Юля не видела, как оно накренилось и начало заваливаться прямо на нее.
Не перестающие офигевать зрители издали дружный предупреждающий вскрик. Верстовский успел отпихнуть Гарденину в сторону, и тяжелая махина, вместо того, чтобы упасть прямо на нее, обрушилась рядом, придавив край ее длинного шифонового подола. Заверещав, она рванула в сторону, и швы, скрепляющие куски ее тонкого платья, лопнули.
Платье Елены так и осталась лежать на полу, а Юля испуганной ланью выскочила из него, оставшись стоять на сцене почти голой, не считая маленьких бежевых стрингов.
В общем, спектакль произвел фурор. Студенты бесновались и требовали устроить еще один показ, а родители и преподаватели в шоке покидали зал.
Где-то за кулисами лежал в обмороке Игорь Олегович.
Эпилог
Уйти по-тихому не получилось. Скандал в Ливере гремел до конца учебного года и даже больше. Наш с Верстовским незапланированный «каминг-аут» получился настолько эффектным, что вдохновил не одно поколение подрастающих писателей на увлекательные истории и неожиданные повороты сюжета.
Но мы с ним этого уже не увидели, потому как избрали совершенно другой путь. Не борьбу с противодействующей действительностью, но бегство от нее... Правильно мы поступили или нет, покажет время. А пока что мы постепенно готовились к новой жизни. Оформляли документы для получения виз, морально прощались: я - со своим вторым по счету вузом и вновь обретенной семьей, декан - с любимым местом работы и домом, в котором прожил не одно десятилетие.
Отец Ромки не стал ждать педсовета, а подал заявление сразу после спектакля. Мне же предстояло остаться в Ливере до конца семестра, чтобы сдать экзамены и «закрыть» год... И хотя мой заступник уволился, дни протекали спокойно, хоть и тоскливо. Придирки прекратились; меня не «полюбили обратно», но по крайне мере зауважали - геройский поступок декана во время премьеры подарил мне индульгенцию в глазах общественного мнения. И хотя до самого последнего дня в университете я чувствовала предвзятое отношение к себе со стороны преподавателей, все равно смогла отстоять свое право получать хорошие оценки. И сдала сессию почти на «отлично».
Что касается моих родителей, их оказалось не так-то просто переубедить. После публичного предложения, которое сделал мне Веня, они поставили жесткий ультиматум: или я расстаюсь с неподходящим кавалером, или я им больше не дочь.
На том и порешили. Не прошло и недели, как я собрала скудные пожитки и переехала жить к декану (теперь уже бывшему). С той стороны последовала ответная нота - в позу встал оскорбленный до глубины души Рома. Но долго в ней не простоял, а тоже захватил гитару и переселился на съемную квартиру, заявив, что не сможет каждое утро лицезреть нас с отцом, выходящих из одной спальни.