Дуэль
Шрифт:
— Пасти станет, — высунул голову из спального мешка Умора.
— Ладно бы только это, — вздохнул Мустанг и добавил тихо: — Не базлал ведь, просил. По-человечьи.
И услышал за спиной шорох. Оглянулся. Из куста багульника, как наказание, встал Леший. Он знал, что к этому вонючему кусту никогда не подойдет ни одна собака, даже по малой нужде. Его запах не любили таежные обитатели. Даже комары держались подальше. От вони багульника, хуже чем от ерша, болели головы у отпетых ханыг. С него лишь по жестоким холодам опадали листья,
В его утробе и отсиделся Леший, не замеченный никем. Знал, вонь багульника поглотит человечий запах и собака не сыщет его. Он свернулся клубком в корнях куста и остался незамеченным. Но видел и слышал все.
— Ну, что? Все по боку? И закон, и клятву фартовую? Наполохал кузнечик вас? — усмехался Леший.
Мустанг оглянулся. «Вот из-за этого рисковать головой? Мужиками? Пройдя зону, прожив здесь на деляне столько трудного? И все под хвост Лешему! Забыть о воле?» — мелькало в мозгу.
— Хиляй, кент, отсюда! Линяй сам! Не то помогу! Пока не вломил тебе на все рога! За форшманутого мы не в ответе! Колганы наши дороже твоей шкуры! Отваливай!
— Не духарись, праведник! Ты что есть? Дерьмо! Ссышь кузнечика! Какой ты фартовый, если на волю не смылся из фуфло? И за кентов не дыши. Они — сами за себя вякнут! Линяем, фартовые! Со мной! Ваш бугор — западло! Бздилогон. Фрайер! Кто со мной?
Условники не шевелились. Никто не двинулся с места. Мустанг оглядел Лешего. Теперь, когда условники предпочли остаться с ним, не лажанули, не поверили чужому пахану, бугор рассмеялся Лешему в лицо:
— Линяй, падла! Иначе разборку учиню. Сам! — двинулся на гостя с кулаками.
Тот отскочил в сторону и процедил сквозь зубы:
— Мы еще свидемся. Но кто разборку поведет, увидим…
Леший свернул в тайгу и тут же исчез в ней. Условники вскоре забыли о нем.
…А ночью ударил мороз. Он опустился на тайгу густым туманом. Белым, как саван. Он сковал тайгу, отнял последнее тепло у веток и стволов. Наделил их голоса звоном. А утром обрушился снегом. Крупным, щедрым…
Леший пробирался к морю. Там он рассчитывал на транспорт, чтобы перебраться на материк.
Холодно… Так холодно, что ноги немеют и отказываются слушаться. Еще бы! Сколько раз их промочил, со счету сбился. Туфли расклеются от сырости. Но до них ли теперь?
Пиджак не держит тепло. Да и как ему справиться, если с неба целые сугробы валят. С одной стороны, они — спасенье. Скрывают следы, мешают погоне, засадам. Но и Лешему нелегко.
Вот опять слышится команда псу:
— След! Вперед!
И Леший с головой ныряет под кочку. Сидит, скрутившись ужом на трясине. Хорошо, что по холодам она не имеет газов и не засасывает, не губит попавшую в нее жизнь.
— След! — слышится совсем рядом. Но на трясине вода замерзает не сразу. Гораздо позднее, чем в лужах, и не держит ничьих запахов.
— Ищи, — наступила на кочку
Леший чуть не взвыл от боли и тяжести. Прямо на голову угодил, сапогом. И стоит на ней, как наказанье…
— Искать! — Леший задыхается в воде. Но наконец-то тяжесть исчезла. Леший с трудом вытягивает голову из плеч.
— Пронесло, — вздыхает с облегченьем, увидев, как человек с собакой удалились в обратном направлении.
Пахан вылезает из трясины мокрый, грязный. Встреться на пути настоящий болотный лешак, за родного брата признал бы фартового.
Не поверил бы никогда, что перед ним — человек…
А тот, махнув рукой на себя, в сумку смотрит. Нет, в нее вода не попала. Купюры сухие, целые.
Леший этому больше всего рад. Имеются деньги — дышать можно. И, виляя меж кустов, снова идет через тайгу. День, ночь, снова день…
Одежда на нем в панцирь смерзается. Обжигает, дерет тело. Леший торопится. Надо спешить до вечера выбраться к морю. Там отмыться, и прощай, Сахалин, навсегда…
Фартовый замечает, что руки и ноги его отчего-то дрожать начали.
«Экую парашу на колгане держал! Чуть не отбросил копыта. Верняк, приморил бы! Теперь вот клешни дергаются. Но ништяк, к морю прихиляю, все, как ветром, унесет. Линять надо! Шустрее! — подгоняет себя Леший. Но дрожь от ног перешла на тело. Неугомонная, злая. — Покемарить бы с часок. Да где? Накроют мусора, как падлу! И тут же в тюрягу — на досып. Мало не покажется. Хиляй, кент, шевелись, пока дышишь», — уговаривал самого себя. И снова — день, ночь…
Завалы и буреломы вскоре стали крутиться перед глазами. Голова раскалывалась от боли и холода. Хотелось пить. Но ни ручейка, ни лужицы на пути, лишь серая тайга и белый снег смешались в серое месиво.
Леший пошатнулся. Впервые почувствовал, что ему не хватает воздуха.
«Держись, пахан! Чтоб дышалось, надо линять, — уговаривает себя из последних сил. И идет от дерева к дереву, держась за стволы, едва передвигая ноги. — К морю надо, на юг. Сюда, чтоб не сбиться, — разглядывает мох на стволе и убеждает себя, что мох растет на северной стороне ствола, а ему нужно двигаться в обратном направлении. Нужно? А куда идет? Где море? — Сколько еще до моря?» — ухватился за лохматую еловую лапу. И удивился, откуда на ней огонь?
Хотел отойти, чтоб не сгореть. Упал. Ни ноги, ни руки не стали слушаться. В голове шум, в ушах звон, в груди жар…
«Баста! Расклеился. Надо покемарить малость. Сколько уже не спал?» — пытается вспомнить Леший, но не может. Проваливается, словно в яму на той трясине. Там много воды. Пей, сколько хочешь. Ну что за наказанье? Опять овчарка и, как назло, мочится в воду…
«Пить…» — сверлит мозг единственное желание. Вон кто-то льет воду из ведра. Рядом. А ему — не дотянуться.
— Пить, падлы! Я уплачу! Имею башли! Не морите, паскуды! Дайте пить! — кричит Леший, потеряв сознанье…