Духов день
Шрифт:
Старший брат вошел, хлопнул дверью ложи, спросил:
– По нраву ли вам пиеса?
– Отменно, - ответила старуха, подала ему руку - старший помог ей подняться на ноги.
Кавалер восковым комом оплыл в кресле. Одна за другой подламывались, прогорая, вялые свечи в чашках шандалов.
– Видите рисунок на занавеси. - без чинов указала пальцем старуха - с моего подмосковного дома малевали. Места живописные, торфяные болота окрест, осушать дорого, да и жалко, там клюква родится и мох кровохлебка. Надеюсь, нынче
Давно хотела продавать имение. Но раздумала. Теперь мне выпало дело молодое, приданое расточать грешно до обручения.
– Верно, Любовь Андреевна, - густо смеялся старший брат, окунул было руку во фруктовую вазу, но отдернул тут же - Экая дрянь у вас тут... Все сгнило. И плесень. Лакея прибью. Дармоед!
– Никто честно работать не хочет, - поддакнула Любовь Андреевна.
– Рабы нерадивы.
Кавалер кое-как поднялся, отвернулся от брата, голубой полой прикрыл расхристанную прорешку на панталонах, скомканную сорочку под живот запихнул. Слушал вполуха беседу.
– Какое же из имений ваших на занавесе изображено?
– спросил старший брат.
– За Пресненской заставой, у Москвы-реки, прозвание усадьбе Студенец.
– старуха улыбнулась, - Там воздух живительный, хвойный. Пруды утиные-живорыбные с кувшинками и пристанью. Оранжереи, не хуже ваших. Сад по французским образцам разбит. Вот что: в четверг я за вашим младшим бричку пришлю, пусть погостит у меня, обвыкнется, а вы в субботу приедете. Там и дарственную на имущество подпишем. Ты слышишь, детонька, ты сделаешь?
– дернула старуха за локоть Кавалера.
– Все подпишу, - ответил Кавалер.- Только отстаньте.
– Золотые слова!
– обрадовался старший брат.
– В субботу с утречка ожидайте. Я заеду. Иконой благословлю, я же теперь нашему жениху заместо родного батюшки. Ты только дарственную подпиши, пожалуй. А я тебя ой как полюблю, Кавалерушка, хоть ты и сволочь!
Со скрипом опускались на цепях ярусные люстры Оперного дома, служители собирали в корзины огарки.
Опустел оперный дом. Баба заметала жесткими прутьями в проход меж господских кресел грушевые ошурки, огрызки, случайные любовные записки и осморканные платки.
– Послушный мальчик. Хорошо, - старуха продела обе руки кренделями под локотки братьев - младшего слева, старшего - справа подцепила.
Мужчины на лестнице конфузились, придерживали шпаги, - во весь проем шелестели душные старухины юбки, пышные, как при веселой царице Елисавете.
Поднялись по заплеванным мосткам на сцену оперного дома. К обтерханному занавесу с пейзажем.
За кулисами шевелилась, ерошила сквозняки шелковая шкатулочная тьма.
Старуха заворочала черствой головой в парике с розами и барбарисом, принюхалась, уронила бумажный цветок из фальшивого шиньона.
– Чем так пахнет? Смолкой вроде. Тленно, вонько? Не чуете,
– Липы в Замоскворечье отцвели давно. Разве хлеб ночной пекут, - вежливо пожал плечами старший брат.
– Или горит где-то.
– Ин ладно, не берите в голову. Вот мы и дома.
– старуха с трескои накрест распахнула полы занавеса -
и за нарисованной открылась усадьба каменная в садах на Пресне за ручьем Студенец.
Прохлада. Рябь. Голландские пруды. Липовая аллея. Чугунные ворота с вязью и коваными засовами. Черемуха, жасмин, сирень персидская, белые горбатые мостики, квадратные насыпные острова с колоннами и беседками.
– Добро пожаловать. - с улыбкой молвила Любовь.
+ + +
... От больших желтых ворот с цезарскими доспехами, копьями и стягами до главного дома проложена была широкая гравийная аллея для экипажей и по две стороны от нее пешеходные тропки, три обрыва четвероугольных, зацветшие зеленые пруды, сто лет не чищенные, впадали пруды с шумом в грязные решетки Москвы реки у ткацких красилен.
Дерновые террасы узорным полукругом обняли облетевший розарий, малороссийские бархатцы и календула выбежали с клумб, заразили насыпной косогор.
В стеклянной закатом зажженной оранжерее - рыжие померанцы, лимоны с нарочными плодами, ананас в листах.
Стекла в зимнем саду побиты, если заглянуть в теплую глубь, видно было, что восковые лимоны и померанцы проволочкой прикручены к мертвым черенкам, а шишка ананасная перезрела и провалилась с левого бока. Черные мушки роились над сладкой гнилью.
Близкое болото, вязкий запах трясины, гнилой щепы, лягушиной ряски.
Августовский незлой комар зудел на закате у виска.
На дорожках и в замерших службах - ни одного человека. Ветошь на лежанках сопрела, в казанке на людском дворе окаменел ячневый кулеш.
Церковь заперта, арка в колокольне пуста. Нет колокола на балке.
Будка собачья пуста, в конюшне перетаптывались от голода два коня, кормушки изгрызены, солома промокла навозной жижей и мочой.
Кавалер прошелся меж денников, вспугнул шагами воробьев, покликал конюха.
Тихо.
Чертыхаясь, юноша нашарил в кладовке ведро, зачерпнул теплой воды с тиной из пруда, плеснул коням, те жадно потянулись пить.
Любовь Андреевна стояла в воротах конюшни, склонив голову, в свободном молдаванском платье - о прошлом годе Матушка Екатерина такое нашивала - модно, чтобы без фижм и цвет не маркий, зелененький.
– Что у вас конюха нет? - крикнул Кавалер через проход.
– А зачем?
– тихо, но слышно ответила Любовь Андреевна.
На желтых ключицах старухи лежала тройная нитка речного жемчуга - розовые рисинки.
– И дворника нет? И повара? И девушек комнатных? И кучера не держите? А то как нашего возницу с бричкой отпустили, так и не выберемся отсюда.