Духовная традиция и общественная мысль в Японии XX века
Шрифт:
Японский эстетик подчёркивает, что в области художественной жизни в Японии существует совершенно особый феномен, в котором присутствует полное единство и нераздельность, подлинный синтез сакрального и художественного. Это гудо гэйдзюцу – «праведное искусство», совмещающее в себе черты чистого и религиозного искусства. «Религиозное искусство, – пишет японский философ, – тесно связано не с религиозной идеей вообще, а с конкретными религиями: буддизмом, исламом, христианством, иудаизмом. В этой тесной связи формировалась и его эстетическая традиция, передаваясь из поколения в поколение. В рамках такой традиции искусство и религия существовали, тесно переплетаясь друг с другом. А у „праведного искусства“ религиозный момент крайне неопределён и не обладает ясно очерченной сферой. Здесь проявляется особое искусство (вадза), основанное на «идейной интуиции», на духовном поиске.
547
Там же.
Таким образом получается, что религия не оказывает прямого, непосредственного влияния на «праведное искусство». Кроме того, сакральное присутствует в нем в скрытом виде. И, наконец, целью и воплощением подобного искусства является некая практика праведности, реализуемая в повседневной жизни. Следовательно, если верить Кобате Дзюндзо, гудо гэйдзюцу фактически существует независимо от религии. Тем не менее оказывается, что идейной подоплёкой здесь выступает, всё-таки, буддийская религия. По словам Кобаты, понятие праведности соответствует именно буддийскому понятию бодайсин (букв. «прозревшее сердце»). [548] Действительно, практика традиционных японских искусств, подразумевает определённый уровень духовного «прозрения». Учёный подчеркивает, что эти искусства «не удовлетворяют условиям структуры чистого искусства. Они, если можно так выразиться, примыкают к нему, приравниваются к нему, иными словами, занимают позицию квазиискусства». [549]
548
См.: Там же. С. 182.
549
Там же. С. 11.
Итак, японский профессор называет гудо гэйдзюцу квазиискусством, (дзюнгэйдзюцу), когда сравнивает его с «чистым искусством» – с целью подчеркнуть его «автономность от художественности как таковой». В отличие от последней, сфера «квазиискусства» не содержит конкретных, оригинальных художественных произведений, олицетворяющих собой итог творческих усилий мастера. Это следствие «структурной недостаточности» квазиискусства: «сердцевиной его является некое побуждение в глубине самосознания субъекта, искусство души, а не задача создания произведений искусства». [550]
550
Там же. С. 182.
Кобата уверен, что дзюнгэйдзюцу – совершенно необыкновенный, нигде более в мире не встречающийся духовно-практический феномен, который нельзя подвести ни под одну из известных категорий. «Разве в икэбане или искусстве составления ароматов не создаётся художественное произведение в том же смысле, что и в области живописи или поэзии, где в результате появляются самостоятельно существующие стихотворение или картина?», [551] – спрашивает он читателя. Действительно, в этих случаях «вещественные», материально воплощенные произведения не рождаются. Рождается нечто иное – недолговечный, но вполне реальный художественный образ. Сродни этому театральное или музыкальное искусство. Что считать законченным произведением в этих областях? Текст пьесы или спектакль? Партитуру или её музыкальную интерпретацию исполнителем? Но разве о театре или музыке можно сказать, что они растворены в повседневности?
551
Там же.
Здесь хочется отметить, что японский учёный поднимает важную проблему авторства и статуса художественных произведений в разных видах искусств. Так, живописец, скульптор или литератор безоговорочно считаются авторами созданных ими произведений, и материальное воплощение произведения, как правило, имеет при этом вполне конкретную форму. Однако что касается музыки, то здесь дело обстоит гораздо сложнее. Музыкальное произведение только первоначальное свое воплощение находит в партитуре, но осуществиться оно может лишь в реальной музыке, в звуках. При этом автор чрезвычайно
Многие российские и зарубежные ученые обращали внимание на эти проблемы. Американский философ-номиналист Нельсон Гудмен, например, в связи с этим предложил различать автографические и аллографические группы искусств. Если любые нюансы какой-либо художественной темы являются значимыми, то каждое её воплощение (например, слегка отличающиеся друг от друга рисунки одного и того же предмета) считается самостоятельным произведением искусства, а создавший его индивид – автором. Подобное произведение так же уникально, как, скажем, всякий конкретный образец подписи, автограф, и в данном случае мы имеем дело с автографическими искусствами. Если же нюансы в реализации художественной темы с помощью символического языка какого-либо вида искусства не рассматриваются как достаточное основание для того, чтобы говорить о создании самостоятельного произведения, то перед нами аллографические виды искусства. [552]
552
См.: Современная буржуазная эстетика. М., 1978. С. 269–270.
Отечественный исследователь А. Л. Андреев, поясняя мысль Н. Гудмена, замечает, что «в аллографических искусствах различаются автор и исполнитель. Например, в музыке и архитектуре авторами произведений считаются соответственно композитор и архитектор. Нотная запись или проект здания задают "характеристический класс": определяют некоторое множество возможных реализаций авторского замысла, каждая из которых, однако, будет рассматриваться не как самостоятельное произведение, а как «экземпляр» одного и того же произведения». [553]
553
Там же. С. 270.
Но вернемся к концепции Кобаты. В трактовке японского профессора квазиискусствами выступают в одинаковой степени и икэбана, и чайная церемония тяною, и воинские искусства бугэй. Но ведь это отнюдь не сходные типологически виды искусства. Если воспользоваться терминологией Гудмена, то аранжировка цветов – искусство явно автографическое, а тяною и бугэй – аллографические. Разница, на наш взгляд, достаточно принципиальная. Признаком «чистого искусства» у японского эстетика служит функционирование в его рамках полной классической структурной триады: «создатель – произведение – рецептор». Главное, как было подчеркнуто выше, наличие материализованного художественного произведения, которого в квазиискусстве нет.
Однако «структурная недостаточность» квазиискусства ни в коем случае не свидетельствует об его ущербности. «Ценность дзюнгэйдзюцу абсолютно не уступает ценности чистого искусства». [554] Но чем же ценно и оригинально дзюнгэйдзюцу? Согласно Кобате, оно ценно прежде всего широтой его аксиологических ориентаций. В отличие от «чистого искусства», в котором реализуются единственно художественные ценности, в квазиискусстве находят воплощение ценности разного характера: и религиозные, и нравственные, и практические. По мнению японского эстетика, «ценностная позиция квазиискусства в той мере, в какой оно выступает средством воплощения прекрасного и священного, на порядок превосходит ценностную позицию „чистого искусства“». [555]
554
Кобата Дзюндзо. Указ. соч. С. 182.
555
Там же. С. 183.
Сразу же возразим нашему автору, что лишь в редких случаях искусство ориентируется исключительно на выявление «прекрасного». Произведения, созданные в результате подобной ориентации, обычно не становятся гениальными. Сопряжение же ценностей, напротив, – нормальное явление для высоких образцов настоящего искусства. Подлинное искусство всегда отражает реальное многообразие действительности и отношение к ней целостного человека. Поэтому широкая ценностная ориентация никак не может служить доказательством специфичности и уникальности квазиискусства.