Дунечка и Никита
Шрифт:
Аня отпила немного кофе, и было видно, как у нее чуть дрогнула рука.
– Это правда?.. Никит?
Джаз неистовствовал. Несколько человек на площадке возле джаза молча и сосредоточенно танцевали.
– Это верно, Никит?
– Ты ее слушай больше, она ж маленькая.
– Разве я сказала неправду, Никит? Ты ж мне сам говорил.
За спиной физики снова начали кричать:
– Физика сделала свое дело, ее гений поставил мир на грань гибели! Теперь пришла пора биологам объяснить психологию позвоночных! Степень их отличия от муравьев!
– Физики, - попросил Никита, - можно потише, а?
– Ты лирик, по-видимому?
– спросил Никиту парень в голубой рубахе.
– Лирик.
– Тогда сиди и помалкивай. Вы, лирики, еще лепетать не можете, вы живете на карачках.
Девушка с плоскими пальцами лениво сказала:
– Все-таки, есть Феллини, не будь таким строгим.
– Феллини занимается человечеством, он биолог! А наши киношники чем занимаются? Плохим директором и хорошим председателем!
– Ты дурак, длинный, - сказал Никита.
– Дурак, понимаешь? Дай нам разобраться сначала в плохих директорах и хороших председателях. Не гони картину. Высшая революционность искусства заключена в его эволюции. От Тредиаковского - к Пушкину, от Радищева - к Толстому. От Лермонтова - к Маяковскому. Вот так. От Эйзенштейна - к Феллини. Не надо считать себя человеком с голой задницей.
– А он мыслит, - усмехнулась девушка с плоскими пальцами.
И физики снова начали тихо спорить - теперь они говорили о константе кривых линий, и о том, что прямых линий тоже нет, и о том, что все прямое обязано складываться и складывается из ломаных кривых - вроде кардиограмм сердца.
– Дунечка, хочешь ко мне на колени?
– спросила Аня.
Дунечка села к Ане на колени, и Аня стала гладить ее по голове, хмуря свои черные брови и сосредоточенно рассматривая скатерть, по которой расплылось кофейное пятно.
Никита отошел к буфету купить сигарет. Дунечка сказала:
– Ты не расстраивайся, Анечка, он же у нас шалолопай.
– Он у нас не шалопай, - тихо сказала Аня, - он у нас Никитка.
К Ане подошел молоденький офицер-медик и сказал:
– Завтра улетаю на Чукотку, потанцуйте со мной, я буду вас два года вспоминать.
– Простите, только я не буду, - ответила Аня, улыбнувшись, - я с Дунечкой.
– Иди, иди, - сказала Дуня, - иди.
И поцеловала Аню в щеку. Аня покачала головой и снова улыбнулась офицеру-медику. Он отошел, а потом вернулся и сказал:
– А когда вернется ваш спутник - можно?
Аня снова покачала головой, но подошел Никита с сигаретами. Дунечка спрыгнула с коленей девушки и сказала:
– Ну, не воображай, иди.
И Аня пошла танцевать с офицером. Она была тоненькая, сзади похожая на мальчишку - в джемпере из толстой шерсти и в джинсах.
– А она красивей Наташи, - сказала Дуня.
Официантка принесла бутылку вина. Никита налил себе красного вина в большой фужер и залпом выпил. Закурил, подышал носом, налил себе еще и снова выпил.
– Дай
– Фига.
– Папа давал.
– Ну на, только чуть-чуть.
Дуня лизнула и зажмурилась.
– Ане оставь, - попросила она, - а то ты все можешь кирневич-валуа.
– Чего ты такая заботливая стала? Сама говорила - волосатая.
– Мало ли что сказать можно, - ответила Дунечка, вздохнув.
– Ничего я не понимаю, Дунька, - вздохнул Никита.
– Ничего.
– Эх ты, глупенький, горе мне с тобой, - сказала Дунечка фразу, которую говорила ей Надя, - дурачок совсем даже необразованный...
Степанов заехал в редакцию. Народу было мало, многие уехали отдыхать, другие разлетелись по командировкам. Степанов зашел в секретариат и спросил:
– Ничего не слышно, как там моя командировка в Монголию?
– Пока не слышно ничего, - ответил замсекретаря.
– Ты же летишь в Арктику.
– Я рассчитываю вернуться оттуда через месяц.
– К тому времени что-нибудь прояснится. Ты свой материал, кстати, вычитал? Если из ЦСУ ничего не придет - может быть, поставим тебя.
Степанов пошел в отдел, к секретарше с таинственным именем Флорина, взял у нее гранки, которые лежали в серой папке набранных материалов, и заперся в пустом кабинете - это был очерк из его последней командировки.
В клинике уже знали, что Надя только что развелась с мужем. Как и кто узнает об этом первым - сказать невозможно. Тоня, конечно, никому ничего не говорила. Бог с ними, пускай...
Огромная бабища - Надя забыла ее фамилию, она все время мечтала заменить свой золотой мост на фарфоровый, - усаживаясь в кресле, смотрела на Надю скорбными глазами, а потом не выдержала.
– Бедная вы, бедная, - сказала она, - какое коварство и низость... Инженер человеческих душ к тому же...
– Откройте рот, - попросила Надя.
Женщина широко открыла свой непропорционально маленький, аккуратный ротик и продолжала, мешая Наде работать:
– Я бы на вашем месте, - говорила она, но из-за того, что рот ее был широко раскрыт, выходило: я ы а ашем есте... в партком... Или как это у них называется - ит... онд...
Надя улыбнулась и переспросила:
– Куда, куда?
– В Литфонд, - ответила пациентка, почувствовав, что сможет закрыть рот и поговорить хоть минуту.
Надя сделала ей укол.
– Больно...
– Ничего. Посидите десять минут, пока подействует новокаин.
– Я вас очень уважаю, - продолжала говорить бабища, тяжело поднимаясь с кресла, - но порой вы меня поражаете... Вы какая-то безвольная. Я бы своего сгноила в Сибири... А никакой не развод! У Потапчук ушел муж, так она его - нашатырем, нашатырем! И ничего - вернулся, и прекрасно живут. Надо бороться за свое счастье, Надежда Евгеньевна. А так - дай им только свободу! Им ведь что надо - талию сорок два и бюст - конусом...
Надя бросила шприц в тазик и быстро вышла в соседнюю комнату.