Дунечка и Никита
Шрифт:
– Алло, - сказал Степанов, услышав после долгих гудков мужской хрипловатый голос на другом конце провода.
– Это ты?
– Я.
– Чем занимаешься?
– Ничем.
– Это смешно. Знаешь, что Николай Второй записал у себя в дневнике в день начала первой мировой войны?
– Не знаю.
– Он записал: <рье>.
– Это по-каковски?
– Это по-французски, в переводе значит <ничего>.
– Погоди, стучат.
Степанов закурил и стал ждать, пока откроют дверь. Потом голос сказал:
– Ну, пока, созвонимся завтра.
Степанов, усмехнувшись, повесил трубку. Набрал следующий номер.
– Алло, -
– Это Степанов.
– Даже если вы Иванов, то мне это ни о чем не говорит. Прежние владельцы разъехались. Я здесь живу неделю.
– Простите.
Он набрал третий номер.
– Кто это?
– спросил он.
– А вы кто?
– Я - Иванов.
– Что вам надо?
– Многого. А кто это?
– Домашняя прислуга.
– Ах, домашняя прислуга... Понятно. А где ваши подшефные?
– В Коктебле.
– В Коктебеле, по-видимому. Смешно.
– Это вы мне?
– Нет, нет, до свиданья.
Степанов повесил трубку. Звонить дальше расхотелось. Он полистал книжку и набрал последний раз.
– Старик, - сказал он.
– Это я. Ты чем занят? Да? Значит, ты закрыт для меня? Втроем? Нет, к черту! Я думал, посидим вдвоем. Я? Ничего. Ну, пока.
Все. Звонить больше было просто-напросто некуда. У всех нас тысячи знакомых и сотни телефонных номеров в записных книжках. Но попробуйте отыскать хоть пяток тех телефонов, куда вы можете позвонить, если пусто и ничего кругом не понятно. Отыщете - значит, вы счастливец.
<Надька, Надька, - вдруг подумал Степанов, - какая же ты дура! Старик сказал точно: <Вам надо любить его больше себя, и тогда вы будете счастливы>.
Он закурил и сел на скамейку возле памятника Пушкину. <А почему, собственно, - возразил он себе, - она должна меня любить больше себя? Что я - Галилей? Или Шекспир? И потом, кто сказал, что жена Шекспира любила его больше себя? Может, такая была стерва - что только держись... Любить больше себя... Эгоизм или мания величия, Степанов? Или я начал рефлектировать, как пореформенный либерал? А может, я во всем виноват пишу свою муру и требую к себе отношения как к богу...>
<Они были такими друзьями, что даже зевали вместе>. Степанов тоже имел таких друзей, с которыми вместе зевал, но один сейчас сидел с милой женщиной, другой улетел черт-те куда, третий разъехался с женой... Пусто. Нет никому дела до свободного человека. Дьявольщина! Дай человеку свободу, так он тюрьму попросит.
Адам и Ева! Адам и Ева! Вопрос вопросов - быть или не быть? Господи, как же мы мельчим проблемы! Кто есть искуситель? Что есть искушение? Почему сладок запретный плод? Где граница между нагромождением ханжеских условностей и предательством самого себя? Человеку ненавистна тирания, но сначала он обязан раскрепостить самого себя. Развитие наук так опережает установившийся уклад, что в этом опережении и кроется вольтова дуга современных конфликтов - во всем, начиная с философии и кончая любовью мужчины и женщины. Разные поколения людей, говорящих на одном языке, все равно нуждаются в переводчиках. Этими переводчиками являются писатели и художники. Они - память века, они - толмачи настоящего. Не надо поклоняться художнику, но обязательно следует понимать, что поиск - всегда самое трудное. Геолог в дальней трассе получает дополнительное питание. Тем, кто строит железные дороги, платят <дорожные> - за то, что они вечно в пути. Кто подсчитал, сколько физической и духовной энергии расходует художник, когда он в своем поиске? Чей герой кричал: <Милосердия прошу, люди! Милосердия!>?
Художник обязан получать от любящей женщины только одну льготу: на счастье и отчаянье, на день и на ночь, на ошибку и на прозрение.
К Степанову подошла молоденькая девушка, еще подросток. В руке у нее была плетеная сумка с ландышами. Ландыши были свежие, только-только из лесу. На них еще были следы росы. А может быть, недавнего дождя, но все равно на острых зеленых листьях эти капли - продолговатые, прозрачные и холодные - казались каплями росы.
– Купите для дамы, - сказала девушка.
– Нет у меня дамы. Ну-ка, присядь.
– Что вы... Мне нельзя. Милиция погонит.
– Подбери мне пять самых красивых букетов.
Девушка выбрала самые красивые букеты, встряхнула ими, как встряхивают материалом продавцы текстиля, и на колени Степанова упали холодные капли с тонких бледно-зеленых стебельков.
– Вот, пожалуйста, - сказала девушка.
– Спасибо. Держи, - сказал Степанов, протягивая ей деньги, - и это тоже. От меня, - он протянул ей цветы.
– Ну, держи, держи, не бойся, глупая.
Девушка порицающе качнула головой и быстро отошла от Степанова, кося маленькими черными глазами, подведенными синей краской.
Какая глупость: сейчас, после того как мы разошлись, я могу идти куда хочу, и не звонить, когда вернусь, и ничего не объяснять, где я, и не оправдываться, отчего задержался. Но какая все это, в сущности, мелочь - и как она гадит то, что следует называть <затянувшимся диалогом>. Кто это сказал: <Человеку надо жить в тюрьме, откуда выпускают на воскресенье>?
А может быть, вся трагедия заключалась в том, что я мало мечтал из-за того, что слишком много работал? Может, я стал слепнуть, а она по-прежнему видела все в том будущем, которое нам хотелось видеть тогда, восемь лет назад?
Степанов повторил про себя: <в будущем, которое хотелось видеть восемь лет назад>. Он хмыкнул: <Ничего себе фразочка. Сплошной плюсквамперфектум. По-моему, именно так - классический образчик. Обидно совсем я немецкий стал забывать...>
Мальчишкой Степанов жил под Берлином - он трижды убегал на фронт, к отцу, и наконец попал к нему. Это были первые мирные дни сорок пятого года. Он тогда жил с отцом в Рансдорфе, вокруг были озера с песчаными берегами и сожженными купальнями. Черные, обуглившиеся столбы трагически смотрелись на светлом песке, возле прозрачной тихой воды. В доме, где жил Степанов, каждый день к обеду подавали громадных сытых раков. Они лежали красной горой на большом белом блюде. Однажды Степанов попросился поехать со стариком немцем, который поставлял этих раков. Они долго плыли по озеру, а потом остановились возле небольшого островка, и старик стал ловить раков.
– Почему они такие большие?
– О, это мой секрет, - ответил старик.
– Тут был сильный бой. Раки питаются падалью, поэтому они такие жирные, милый мальчик.
А потом было много лет - и прекрасных, и страшных лет, пока он не встретил Надю. Слишком много у него было всего до нее - дорог, разлук, радости, горя. А у нее ничего не было. У нее появилось только одно любовь к Степанову, отчаянная и единственная, готовая на все, - другую такую редко сыщешь. Она прощала ему все, что было раньше, до нее, и принимала все то, с чем он шел к ней, а потом наступил какой-то день или час, или минута, когда она не захотела ничего прощать - и даже того, чего не было вовсе. А если так, то приходит крах. Вот он и пришел.