Дурак из Пятиречья
Шрифт:
— Ах, вот оно в чем дело! — сказал Уингейт после мрачного молчания. — Вот оно что! Теперь все ясно, ребята. Вот почему оборванец Пат Рафферти вчера отправился в Сан-Франциско в новом костюме из магазина готового платья, а его супруга и четверо детей поехали в Сакраменто в карете. Вот почему десять его работников, у которых последнее время за душой не было ни цента, вчера вечером играли на бильярде и ели устрицы. Вот откуда взялись и эти деньги — сто долларов — чтобы заплатить за длинное объявление во вчерашнем «Таймсе» о новом выпуске акций Оврага. Вот почему шестеро чужаков вчера прописались в гостинице «Магнолия». Все это наделал Дурак своими деньгами!
Дурак сидел молча. Гости, также не проронив ни слова, встали.
— Вы никогда не принимали индейских растительных пилюль? — робко спросил Хокинс у Уингейта.
— Нет, — прогремел Уингейт, отворяя дверь.
— Мне говорили, что их принимают вместе с «панацеей», но в аптеке на прошлой неделе не было «панацеи», — говорят, что вместе с «панацеей» они всегда действуют превосходно.
Но в этот момент Уингейт и его возмущенные друзья удалились, хлопнув дверью перед носом Дурака, —
Тем не менее через полгода все это дело было забыто, деньги были истрачены, Овраг был куплен компанией бостонских капиталистов, увлеченных блистательным описанием какого-то восточного туриста, который целую ночь пропьянствовал в Пятиречье, — и я думаю, что даже умственные способности Хокинса могли бы избежать критики, если бы не одно необычное обстоятельство.
Во время оживленной политической борьбы, когда разгорелись партийные страсти, в Пятиречье прибыл раздражительный капитан Мак-Фадден из Сакраменто. Во время ожесточенного спора в салуне «Роза прерий» капитан и достопочтенный Кэлхун Бунгстартер оскорбили друг друга, и дело кончилось вызовом на дуэль. За капитаном укрепилась злополучная репутация отчаянного дуэлиста и меткого стрелка; капитан не пользовался популярностью; считалось, что капитан подослан оппозицией со смертоносной подрывной целью, и, кроме того, капитан был чужеземцем. К сожалению, я должен сказать, что в Пятиречье это последнее обстоятельство не вызывало священного чувства уважения, как это обычно наблюдается у других кочевых племен. Поэтому, когда капитан обратился к присутствующим и попросил кого-нибудь быть его секундантом, в толпе возникло замешательство. Ко всеобщему изумлению и негодованию многих, вперед выступил Дурак и предложил свои услуги. Не знаю, выбрал ли бы его капитан Мак-Фадден добровольно, но он был вынужден, за отсутствием более подходящего лица, принять это предложение.
Однако дуэль так и не состоялась! Были сделаны все приготовления, избрано место, противники явились в назначенное время со своими секундантами, не наблюдалось никакого вмешательства извне, не последовало никаких объяснений или извинений, — но дуэль так и не состоялась! Легко представить себе, каким лихорадочным любопытством было объято все общество в Пятиречье, когда стали известны эти факты. Противники, доктор и один из секундантов на следующий день уехали из города. Остался только один Дурак. Он отказался отвечать на какие бы то ни было вопросы, заявив, что считает долгом чести не разглашать тайну, — короче говоря, вел себя как последовательный, но вызывающий всеобщее раздражение глупец. Только через полгода полковник Старботл, секундант Кэлхуна Бунгстартера, в минуту слабости, вызванной бутылкой вина в дружеской компании, снизошел до разъяснений. Я поступил бы несправедливо в отношении обеих сторон, если бы не изложил эти разъяснения, приведя собственные слова полковника. Попутно следует заметить, что характерное для полковника Старботла чувство собственного достоинства всегда обострялось под влиянием спиртных напитков, а чувство юмора во время приема вышеозначенных средств совершенно исчезало.
— Полностью отдавая себе отчет в том, что я конфиденциально обращаюсь к благородным людям, — сказал полковник, гордо выпячивая грудь над стойкой бара в салуне «Роза прерий», — я надеюсь, что мне не придется защищаться от легкомысленных выходок, как пришлось в Сакраменто, в единственном месте, где я давал объяснения по поводу этого деликатного дела... э... э... предложив одному из слушателей уладить возникшее недоразумение при... э... личной встрече. Я не думаю, — добавил полковник, изящным жестом слегка размахивал стаканом с живительной влагой в воздухе, как бы любезно увещевая присутствующих, — чтобы подобный образ действий оказался необходимым и здесь. Безусловно нет, сэр, — в доме мистера Хокинса — э... джентльмен, который представлял мистера Бунгстартера, чье поведение, сэр, клянусь богом, заслуживает величайшей похвалы, да провалиться мне на этом месте!
Явно удовлетворенный серьезным видом и почтительным вниманием своих слушателей, полковник Старботл снисходительно и приятно улыбнулся, мечтательно закрыл глаза, как бы для того, чтобы собрать свои блуждающие мысли, и начал:
— Место дуэли находилось ближе всего к дому мистера Хокинса. Поэтому было решено, что противники встретятся у него. Они явились ровно в половине седьмого. Утро было прохладное, и мистер Хокинс гостеприимно предложил распить бутылочку бурбонского виски. В этом деле приняли участие все, кроме меня. Я полагаю, что вам известна причина, по которой я оказался единственным исключением. Мой неизменный обычай — встав утром, сразу пить бренди — одну рюмку в чашке крепкого кофе. Это способствует повышению общего тонуса, сэр, и при этом не оказывает вредного воздействия на нервную систему.
Буфетчик, которому полковник любезно адресовал это сообщение, как эксперту, одобрительно кивнул головой, и полковник продолжал в кругу затаивших дыхание слушателей:
— Через двадцать минут мы прибыли на место. Шаги были отмерены, пистолеты заряжены, как вдруг мистер Бунгстартер весьма доверительно сообщил мне, что он чувствует себя плохо и у него начались сильные боли! Из совещания с мистером Хокинсом выяснилось, что другой дуэлянт на другом конце поля также чувствует себя неважно и у него тоже начались боли. Симптомы были таковы, что доктор мог бы поставить диагноз: холера! Я говорю — мог бы, ибо, когда мы обратились к доктору, оказалось, что он тоже... э... страдает и, к сожалению должен сказать, что он позволил себе не приличествующие случаю выражения. Он высказал мнение, что их всех опоили каким-то сильно действующим зельем. Я обратился за разъяснениями к мистеру Хокинсу, и он вспомнил, что виски у него было настоено на лекарстве, которое он обычно принимал, но так как оно на него совершенно не действовало, он решил, что оно вообще нейтрально, и совершенно забыл об этом. Его полная готовность принять на себя всю ответственность за состояние обоих противников, его искреннее сожаление о катастрофических результатах совершенной ошибки, смешанное с тревогой о состоянии собственного организма, на который... э... не влияли... особые свойства лекарства — все это было в высшей степени достойно благородного человека и джентльмена. Примерно через час оба противника дошли до полного изнеможения, а доктор покинул их, совершенно неосновательно встревоженный собственным здоровьем. Тогда мы с мистером Хокинсом решили отвезти наших дуэлянтов в Марклвиль. Там, после нового совещания с мистером Хокинсом, было достигнуто дружественное разрешение всех возникших недоразумений, почетное для обеих сторон и сохраненное в глубокой тайне. Как мне известно, — добавил полковник, обводя взором всех присутствующих и ставя бокал на стол, — ни один джентльмен пока что не высказал по этому вопросу иных суждений, кроме удовлетворения по поводу достигнутого результата.
Может быть, тут сыграл роль тон, которым полковник повествовал об этом случае, но так или иначе, каково бы ни было общее мнение Пятиречья о проявлении умственных способностей мистера Хокинса в данном деле, в тот момент было высказано весьма мало критических замечаний на эту тему. Через несколько недель это происшествие было забыто, — оно вошло в список нелепых поступков Хокинса, которых и так уже набралось достаточно. К тому же его новые безумства заставляли забывать о старых. Наконец год спустя, в шахте «Пылающая звезда», на горе, где он жил, были открыты залежи ценной свинцовой руды, и ему предложили большую сумму за участок земли на вершине горы. Как ни привыкли обитатели Пятиречья к проявлениям его глупости, они с величайшим удивлением узнали, что он решительно и бесповоротно отклонил это предложение. Причина, которую он выдвинул, была еще того удивительней. Он собирался строить дом! Строить дом на горе, где производилась разработка шахт, — это дикая нелепость; строить дом, уже имея собственный кров, — это акт расточительности; строить дом в том стиле, который он задумал, — это просто безумие!
Но факты оставались фактами. Был составлен архитектурный проект дома, к площадке были уже подвезены строительные материалы, а в то же время внизу прокладывалась шахта «Пылающая звезда». Место действительно было очень живописное — и здание было задумано в таком стиле, с такими особенностями, которых в Пятиречье еще не видывали. Жители, сперва настроенные скептически, в свободное время собирались толпами и недоверчиво глазели кругом. День за днем, в этом климате, где все растет необычайно быстро, среди зеленых дубов и ветвистых елей Хокинс-Хилла, как будто составляя неотъемлемую часть флоры, воздвигалось здание, любезно именуемое на жаргоне Пятиречья «Убежищем Идиота». Наконец оно было готово. Затем мистер Хокинс приступил к внутреннему убранству и отделке с такой невероятной расточительностью, которая полностью согласовалась с его прежними идиотскими поступками. Ковры, тахты, зеркала и, наконец, рояль — единственный в округе, за баснословную сумму доставленный из Сакраменто, — возбуждали лихорадочное любопытство. Более того, по мнению некоторых экспертов, людей женатых, туда привозились вещи и украшения, предназначенные только для женского пола. Когда меблировка дома была закончена, — а за этим весь лагерь два месяца следил с затаенным и неослабным вниманием, — мистер Хокинс запер парадный ход, положил ключ в карман и спокойно удалился в свое более скромное жилище, пониже, на склоне горы!
Я не считаю нужным знакомить просвещенного читателя со всеми теоретическими предположениями, которые возникли в Пятиречье во время постройки здания. Некоторые из них легко объяснимы. Преобладало мнение, что «ведьма» притворной застенчивостью и постоянной сдержанностью, наконец, полностью подчинила себе Дурака и что новый дом предназначался в качестве свадебного гнездышка для предполагаемой несчастливой четы. Но когда прошло порядочное время, а дом по-прежнему оставался необитаемым, раздраженное общественное мнение пришло к убеждению, что Дурак был в третий раз обманут. Когда истекло два месяца и никаких перспектив на появление хозяйки дома все еще не было, общее негодование дошло, кажется, до такой степени, что, появись в этот момент «ведьма», свадьбе не бывать — ее расстроили бы общими усилиями. Но подходящая кандидатка в хозяйки дома не прибывала, а все попытки выяснить у мистера Хокинса его намерения при постройке дома, который он и внаем не сдавал и сам не занимал, ни к чему не привели. Все чувствовали, что доводы, которые он приводил, были неопределенны, уклончивы и неудовлетворительны. Он говорил, что не торопится переезжать; когда хозяин будет готов, то ведь ничего странного нет в том, что он хочет, чтобы и дом был в полной готовности. В летние вечера его часто видели на веранде с сигарой во рту. Рассказывали, что однажды ночью весь дом был ярко освещен от чердака до нижнего этажа; один из соседей подкрался к открытому окну гостиной и, заглянув внутрь, увидел, как Дурак, изящно облаченный в вечерний костюм, развалился на кушетке в гостиной с таким небрежным видом, как будто принимал у себя большое общество. Тем не менее, согласно показанию свидетелей, в доме в тот вечер безусловно никого не было, кроме его владельца. Когда этот эпизод впервые стал известен, некоторые практические умы решили, что мистер Хокинс просто тренировался в исполнении сложных обязанностей гостеприимного хозяина дома, в ожидании знаменательного события в его жизни. Некоторые высказали предположение, что дом посещается привидениями. Одаренный богатой фантазией редактор местной газеты «Обозрение» извлек из глубин своей профессиональной осведомленности романтическую историю о том, что возлюбленная Хокинса умерла и что он постоянно принимает ее призрак в этом великолепно отделанном мавзолее. Так как действительно по временам наблюдали, что высокая фигура Хокинса в лунные ночи бродила взад и вперед по веранде, в эту версию уверовали многие, пока неожиданное обстоятельство не направило всеобщее внимание совсем в другое русло.