Дурак умер, да здравствует дурак!
Шрифт:
Удивительное дело: мне удалось благополучно спуститься по этой лестнице. Навес кинотеатра был сделан из тонкой кровельной жести и покрыт черной краской. Он прогибался и гремел под ногами. Оглянувшись и подняв голову, я увидел на крыше двоих работников книжной лавки, которые смотрели вниз, но не предпринимали попыток спуститься, а лишь угрожающе потрясали обрезками труб.
Стоявший на приставной лестнице молодой человек совсем чуть-чуть не доставал макушкой до навеса. Когда я склонился к нему и сказал:
«Приветик», юноша вздрогнул и едва не грянул оземь вместе с лестницей, но изловчился и, ухватившись рукой за навес, вновь обрел равновесие, что пошло на пользу нам
— Извините, — продолжал я, спуская ноги с навеса и осторожно придвигаясь к лестнице, — я только хотел...
Юноша уцепился за навес обеими руками, разинул рот и выпучил глаза. К счастью, его ноги стояли на второй перекладине, и я мог ступить на верхнюю, не рискуя сверзиться с нее, а потом отпустить навес и ухватиться за железный кронштейн для букв, прикрепленный к стене.
— Это займет всего минуту, — сказал я, пытаясь ободрить юношу и не допустить возникновения споров и драк на верхушке лестницы. — Если бы вы могли... э... если бы позволили мне... протиснуться мимо вас...
Я спустился на следующую перекладину, медленно разминулся с юношей, не касаясь той перекладины, на которой он стоял, и норовя нащупать правой ногой третью сверху. Наши лица были всего в нескольких дюймах друг от друга. Юноша по-прежнему безмолвствовал и лишь таращился на меня. Его физиономия казалась замороженной.
— Еще две секунды, — прокряхтел я, понимая, что у меня словесный понос. Юноша даже не слушал моих разглагольствований, но я продолжал вещать, потому что ужас действует на каждого человека по-разному. Этого парня он сковал и обездвижил, а мне развязал язык.
Наконец я миновал юношу и сказал:
— Благодарю. Большое спасибо. Весьма признателен. Мне пора. Теперь вы можете вернуться к работе...
И возобновил спуск, который и дальше сопровождался обильными словоизлияниями.
Я уже готовился ступить на тротуар, когда мой невольный благодетель там, на верхотуре, наконец-то обрел дар речи и гаркнул:
— Смотри, куда прешь!
Глава 29
Почему-то мне не сразу удалось уснуть, и в среду я поднялся с кровати аж без четверти одиннадцать. Натягивая одежду, я продолжал переживать свои сновидения, сводившиеся едва ли не к одним падениям с огромной высоты в пасть желтоглазой кошки, похожей на «кадиллак». В итоге я лишь с третьей попытки сумел надеть одинаковые носки. Умывшись и выпив чашку кофе, я почувствовал себя немного лучше и решил начать день с просмотра приношений почтальона.
Почтальон, по обыкновению, принес всякий хлам. Я сел в кресло у камина и принялся читать.
Моей двоюродной сестрице Мейбл приспичило заниматься в театральной студии. Граждане против преступности (почетный председатель — сенатор Эрл Данбар) снова просила у меня денег на искоренение всяческой уголовщины.
«Субботние вечерние известия» хотела, чтобы я позолотил кармашек «да» в редакционной анкете, за что обещала мне восемнадцатилетнюю подписку на себя всего по двадцать семь центов за номер. Какой-то слепой, не нуждающийся в посторонней помощи, уведомлял меня о том, что вышил моими инициалами недорогие носовые платки и шлет мне образцы. Некая спятившая фирма направляла маленький квадратный кусочек прозрачной клеенки и сообщала, что я еще могу успеть заказать сшитые из того же ужасного материала чехлы для сидений своего автомобиля. Национальное общество борьбы с минускальным митозом нуждалось в деньгах, чтобы избавить мир от этого страшного недуга.
Я прочел все письма (и все инициалы) с великой дотошностью, после чего швырнул их в камин. Уцелел только кусок клеенки: я подозревал, что он не загорится, а расплавится и наверняка будет вонять.
Едва не сохранил я и письмо из ГПП. Казалось, оно адресовано мне лично.
Я даже подумал, а не дядюшка ли Мэтт составил его? Послание начиналось словами: «Уважаемый гражданин! Если тебя когда-либо обманывал один из восемнадцати тысяч мошенников, которые вершат свой грязный промысел в наших Соединенных Штатах; если ты — член трехмиллионной армии жертв взломщиков и домушников...» И т.д. и т.п. Дальше шли более общие фразы, но первые строки задели меня за живое. Был ли я обманут одним из восемнадцати тысяч ныне действующих мошенников? Слушайте, почетный председатель Эрл Данбар, автор означенной бумаги: да меня обманывали все эти мошенники! И письмо тоже отправилось в огонь.
Собирая завтрак, я снова принялся размышлять, как мне быть с деньгами.
Возможно, профессор Килрой прав, и я не буду в безопасности, пока не избавлюсь от них, отдав на благотворительные нужды. Может, тогда братья Коппо оставят меня в покое? Я уже мусолил этот вопрос вчера вечером, когда пытался заснуть, но так и не нашел толкового ответа на него. И вот сегодня он снова стоит передо мной.
Беда была в том, что вопрос подразделялся на тысячу подвопросов, а те, в свою очередь, имели по тысяче вариантов положительных, отрицательных и уклончивых подответов. Я должен отказаться от этих денег, потому что на них кровь, потому что ради них люди лгали и убивали ближних. Но нельзя позволить братьям Коппо запугать себя. Но они уже меня запугали. Но с такими деньгами я смогу нанять себе какую-нибудь охрану. Но разве могу я при таких деньгах доверять этой охране? Но ведь деньги мои, и я имею право распоряжаться ими по собственному усмотрению. Но ведь, по сути дела, они мне не нужны, ибо я уже имею все, что хочу иметь. И т.д. и т.п. и проч. Но, но, но, но, но ведь, но ведь, но ведь, однако, однако, хотя...
Что ж, я могу быстро избавиться от этих денег, пожертвовав понемножку каждому чокнутому, приславшему мне письмо. И глазом не успею моргнуть, как деньги исчезнут без следа. Но вот поверят ли мне братья Коппо? И, что гораздо важнее, хочу ли я, чтобы братья Коппо указывали мне, как жить?
Наконец, самое важное: хочу ли я, чтобы братья Коппо указывали, сколько мне жить и когда умереть?
Если подумать, то зачем мне эти деньги? Я не собирался вселяться в квартиру дяди Мэтта, равно как и в любое другое роскошное жилище. Я был вполне доволен своей работой и не намеревался ее бросать. Чем еще мне заниматься и куда девать время? Эти деньги могли помочь мне только в одном — стать нервным и издерганным стражем собственной мошны, навеки превратиться в то, что профессор Килрой так метко назвал пуганой вороной.
При моей глупой доверчивости я попаду в дурдом меньше чем через полгода.
Так, может, и впрямь стоило найти хороший благотворительный фонд, отдать туда всю кубышку, раструбить об этом и вернуться к привычной жизни, которая вполне устраивает меня?
Как бы не так! Это равноценно признанию поражения! Я не хотел идти на поводу у горстки воров, не хотел чувствовать себя побежденным, затюканным и запуганным. И т.д. и т.п. и проч. Снова и снова. Одно и то же.
А, черт с ним. Не буду спешить с решением. В моем колчане еще оставалась одна стрела. Сегодня же загляну к Прескотту Уилксу, стряпчему, чье раздраженное и несколько загадочное письмо я обнаружил в квартире дяди Мэтта. Мне хотелось узнать, какого рода юридические услуги оказывала дядьке фирма Прескотта, почему дядька отказался от этих услуг и что означала завуалированная угроза в письме.