Дураки, дороги и другие особенности национального вождения
Шрифт:
– Бука одестра, рогацци! Аттантива, бука синистра! [5] – слышались в них то и дело взбудораженные итальянские голоса.
«Какие ямы? Где они их увидели? – недоумевали мы сначала. – Да Брест – Минск чуть ли не лучшая у нас дорога!»
Оказалось, это не ямы, а асфальтовые увалы, гладкие волны, на которых подвески их машин «пробивали» при скорости более семидесяти – восьмидесяти км в час. Наши шли и сто двадцать безо всяких ударов. Раскачивались, колыхались – это да, но так даже веселее!
5
Бука
Честно говоря, мы приуныли, хотя ситуация после Бреста поменялась на сто восемьдесят градусов – в Европе они нас без конца подгоняли: ехать восемьдесят км в час – это мука.
Я шел первым, а передо мной гаишник на «Волге» полыхал всеми цветами радуги, как самец в брачную пору. Стоило увидеть ему встречного или попутного, он бросался на него, как стервятник на жертву, встречному – в лоб, а на попутного – боком, и орал в «матюгальник» так властно и грубо, словно мы везли атомную бомбу:
– Стоять! Принять вправо! Стоять, мать вашу!!!
Машины шарахались от него, вздымая тучи пыли с обочин, шарахались и виляли так резко, что несколько раз мы за жизнь людей в этих машинах опасались – ну нельзя же так! Попутных еще можно попросить принять вправо, а встречные-то нам совсем не мешают – дорога вон какая широченная.
Скажу честно: ехать с таким сопровождением было противно. А иностранцы наши от него просто обалдевали. После каждого резкого «налета» гаишника рации итальянцев долго молчали, и нам было стыдно за нашу страну. А потом из треска волн возникал голосок американки Сусу, она обращалась ко мне:
– Юрий, это у вас называется «остатки тоталитарного общества», да?
С этой Сусу вообще были проблемы. Каждое утро, где бы мы ни ночевали, в центре города или в лесу, в палатках, она обязательно пробегала трусцой пару километров. Она бегала даже в Абхазии, где уже вовсю шла стрельба, а мы ночевали в палатках на берегу моря, в сосняке, где из-за каждого куста за нами присматривал специальный охранный человек.
В душ она ходила обязательно, даже если он был далеко от лагеря. В ресторанах и столовых она неизменно подходила ко мне:
– Юрий, попроси, пожалуйста, сделать для меня что-нибудь вегетарианское.
И я шел и приносил. А Сусу, вскинув брови, спрашивала:
– Юрий, почему русские так много пьют?
Следующим потрясением для наших цивилизованных спутников стало полное отсутствие туалетов на шоссе, заправках. Один, правда, попался, где-то в Прибалтике, но когда Сусу вышла из него, ее чуть не вырвало: там было по щиколотку мочи.
Чем больше углублялись мы в Россию, тем чаще ловил я себя на том, что вижу и воспринимаю все по-другому, не так, как раньше, а острее и болезненнее. И не только плохое, хорошее тоже – рассвет какой-нибудь потрясающий, красивую девушку. Я понял, что вижу наши реалии глазами иностранцев.
А
И Гвидо однажды не выдержал, выдернул из толстого бумажника пять или шесть сотенных долларовых бумажек – целое состояние по тем временам! – и протянул то ли нам, то ли пилотам, а кто-то из нас купеческим жестом сунул эти бумажки обратно: «Брось, парень, не мелочись, это мы не за деньги – для тебя, друга, делаем!» – знай, мол, наших. И мы хлопали их по плечам.
Идиоты! Мы – идиоты! Эти итальянские ребята не коров мертвых видели, не грозную стихию, а много тысяч долларов, за которые они эти сюжеты продадут мировым телеагентствам!
Если в Бресте, как вы, надеюсь, помните, наши непьющие иностранцы лишь пригубили шампанское, то чем глубже мы в нашу страну заезжали, тем больше она расшатывала в них устои цивилизации.
В Тбилиси меня разыскал друг юности, вышедший в большие чины, и подарил десятилитровую канистру первоклассного грузинского коньяка. И что вы думаете? Она кончилась тик-в-тик на краю земли Русской, во Владивостоке, потому что по вечерам, когда все уже расходились по палаткам, со всех сторон нарождался шорох – это отечественные и иностранные тела ползли, шли, брели по траве к палатке моей и по очереди просовывали в ее щель руки со стаканами, кружками. Я наливал всем по-братски.
Однажды где-то под Тайшетом мы с Бруно загоняли свои машины на ночь в какой-то сельский гараж. Встали рядом, он вдруг достал из-за спинки сиденья початую бутылку водки, кругообразно, как заправский алкаш, взболтал ее и спросил меня:
– Будешь?
– Из горла? Без закуски? – Я поморщился. – Нет, Бруно, не могу.
Когда он закинул голову и сделал несколько крупных глотков, не поморщившись, я подумал, что все же Маркс прав – бытие определяет сознание: Сусу перестала спрашивать меня о том, почему русские так много пьют, где-то в Абхазии, бегать по утрам прекратила в Спитаке, а про вегетарианские блюда не вспоминала с Азербайджана.
В Бухаре же однажды утром она подошла ко мне, пьющему с похмелья отвратительный, липкий, теплый и сладкий напиток из зеленой бутыли с этикеткой «Ананасовый аромат»:
– Юрий, дай глоток.
– Да ты что, Сусу, тебе это нельзя, здесь сахар!
Она взяла бутылку, сделала несколько судорожных глотков и потрясла меня откровением:
– Я выпила вчера водки – какая гадость! Голова раскалывается...
И тут я увидел, что в ее пальцах – сигарета!!
– Сусу, ты куришь?!
Она то ли поморщилась, то ли слабо улыбнулась: