Дураки и умники. Газетный роман
Шрифт:
— Тут и знать нечего! Результат был бы прямо противоположный.
— Вот видите. Но как нам добиться этих равных условий? Тут ведь дело даже не в нынешнем президенте, а в сложившейся схеме организации выборов. Не будет этого президента — они выставят другого, но сценарий приведения его к власти останется тот же самый, тем более что он отработан, успешно опробован. Вот в чем главная проблема. Персонажи на троне могут меняться, но финансы и пресса остаются в одних и тех же руках, и пока это так, выиграть выборы будет очень трудно.
Он говорил, как на митинге.
— Кстати, у вас в области выборы осенью, как вы считаете, у кого больше шансов?
— У Твердохлеба, — сказала я, не раздумывая.
— Расскажите мне о нем, что он за человек.
Я рассказала.
— Он не передумает?
— Не знаю.
— Безусловно. Для нас сейчас самое главное — бороться за губернаторские места в регионах. К сожалению, не везде есть такие мощные кандидатуры, как ваш Твердохлеб. Я ведь знаком с ним, встречался, и я рад, что мое мнение совпадает с вашим, вы его давно знаете и с близкого расстояния. А как местная пресса к нему относится, поддерживать его будут или топить?
— Скорее всего, будут действовать по принципу и нашим, и вашим. Но если в какой-то момент станет абсолютно ясно, что побеждает Твердохлеб, все объявят себя его сторонниками.
— Ну а вы сами будете его поддерживать, писать будете?
— Я за него голосовать буду — это точно, а писать… Не знаю, не уверена, я же вам говорю: не пишется, совсем не пишется, хоть убей…
Вдруг увидела: невдалеке, за деревом стоит человек и читает газету. Это было так странно — стоять посреди рощи и читать газету. Я испугалась.
— Там какой-то человек стоит, — сказала шепотом, не глядя в ту сторону.
— Это мои ребята.
— А… Сколько их тут?
— Трое.
На всякий случай надвинула шляпку поглубже и тут же подумала с тоской: «Черт знает что такое. В своем городе не можешь нормально встретится и поговорить с человеком, надо прятаться в какой-то роще».
— А знаете, — сказала я неожиданно для самой себя, — приходите к нам домой вечером, мы тут рядом. Посидим, выпьем по рюмочке, я вас с мужем познакомлю.
Он улыбнулся понимающе:
— Спасибо, как-нибудь в другой раз.
Мысленно я была ему благодарна, не хотелось ставить Митю в неловкое положение. Узнают — скажут: «Главного оппозиционера дома принимаете?» Он проводил меня до выхода и пошел играть в волейбол. Я позавидовала его настроению и уверенности. В себе я такой уверенности почему-то уже не чувствовала.
Вечером Митя первым делом спросил:
— Ну как он?
— Представь себе, ходит на дискотеку, песни там поет с другими отдыхающими под гармошку. В общем, не подает виду, народ же пялится на него, надо держать марку. Ты лучше спроси, как я.
— Как ты?
— Плохо.
— Ты решила что-нибудь?
— Решила.
— Ну и?
— Я все-таки ухожу из газеты.
— Прекрасно. А что будешь делать?
— Откуда я знаю?
— Может, попробуешь начать книжку? — сказал и тут же пожалел: не вовремя.
Я взорвалась и бушевала минут десять, наговорила грубостей и в конце концов обвинила во всем его, Митю, что, если бы не он, не эта его государственная служба, мне не пришлось бы каждый раз придумывать себе новый псевдоним, чтобы опубликовать то, что я пишу, дошло уже до того, что я пишу под мужским именем, только бы ему не навредить, но ведь это лицемерие, мне стыдно, стыдно! И пусть он оставит меня в покое, я буду домработницей, ему ведь нужна жена-домработница, а не журналист, ведь так, так? Митя изменился в лице и стоял, прикрыв глаза, ожидая, когда я закончу, стало невыразимо жалко его, родного, несчастного, любимого. Я подошла, прижалась к его груди и расплакалась.
— Прости. Я тебя люблю.
— И я тебя люблю, — сказал Митя. — И ты меня прости.
Мы обнялись и долго сидели молча.
Глава 26. Похороны Мастодонта
В начале ноября хоронили Мастодонта. Он умер тихо в своей квартире, в полном одиночестве и, если бы не соседи, мог пролежать там неизвестно сколько, никто к нему в последнее время не захаживал, да и сам он редко выходил из дому, так что и не знали, жив ли он еще, здоров. Мастодонт ничем особенно не болел в свои 62, а умер, видно, от тоски и одиночества, от полной своей ненужности никому. Жену он похоронил два года назад, в 94-м, рак груди, единственная дочь жила в Москве, работала редактором в книжном издательстве, но с отцом почти не общалась, в последний раз она приезжала в Благополученск на похороны матери, но уже на следующий день они с Мастодонтом умудрилась поссориться из-за Ельцина, которого он не любил и осуждал за многое, а тут как раз в Чечне начиналось, дочка же, напротив, защищала с пеной у рта и даже, не находя других аргументов, назвала отца «типичным совком», ничего не понимающим в политике. Он обиделся и больше ей не звонил. Поначалу после выхода на пенсию Олег Михайлович еще пытался что-то писать, какие-то исторические заметки, но печатали его мало, неохотно, к тому же в редакциях все время менялись люди — одни уходили, другие приходили, он не успевал следить за перемещениями знакомых ему журналистов из редакции в редакцию и в конце концов плюнул на это дело, но другого для себя не находил, а жить без дела он не привык и очень скучал.
Обнаружили его мертвым на второй или даже на третий день соседи по лестничной клетке, интересовавшиеся больше всего жилплощадью, так как семья разрослась — дети, внуки — жили ввосьмером в трехкомнатной, а дом был кооперативный, и когда кто-нибудь умирал, а других членов семьи не обнаруживалось, то освободившаяся квартира отходила кооперативу и была надежда ее заполучить. Эти соседи сначала долго звонили в дверь Михалыча, как звали его все в доме, потом, пригласив в свидетели других соседей, стучали, потом послали мужчин заглянуть через балкон в кухонное окно, а к вечеру уже весь подъезд знал, что Михалыч не отзывается, видать, помер, решено было вызвать милицию и вскрывать дверь, что и сделали. Мастодонта нашли сидящим в кресле у включенного телевизора, который, как ни странно, работал, только звук был вырублен еще, видимо, самим хозяином. Стали рассуждать, как хоронить, адреса дочки никто не знал, но вспомнили, что работал Олег Михайлович в газете, и догадались позвонить в типографию, там обещали сообщить кому надо и со своей стороны тоже подослать людей. Той газеты, в которой Экземплярский проработал тридцать лет, больше не существовало, следовательно, и хоронить его было некому, кроме как областному отделению Союза журналистов, которое и само в последние годы дышало на ладан и занималось в основном как раз похоронами старых журналистов, а они в последнее время умирали один за другим; в отделении сохранился со старых времен небольшой фонд, но хватало только на венок и цветы. От имени Союза журналистов рассылался в газеты и некролог, за что в некоторых редакциях, например в «Советском Юге», тоже требовали теперь плату, но иногда удавалось договориться опубликовать несчастных десять строк за так, смотря кто умирал. Мастодонта знали и помнили все и брать за него деньги постеснялись. На кладбище собралось неожиданно много народу, пришли почти все бывшие сотрудники «Южного комсомольца», разбросанные теперь по разным новым редакциям, не общающиеся и даже враждующие друг с другом, но за гробом шли все вместе, тихо переговаривались о том, что вот, встречаются теперь только на кладбище и что смерть таких людей, как Мастодонт, хотя бы на время примиряет всех со всеми.
Славяновское кладбище, начавшее заполняться в конце шестидесятых и в старой своей части уже закрытое для захоронения (разрешалось лишь подхоранивать к родственникам, если позволяло место), расползлось теперь далеко по пустырю, так что к новым могилам приходилось долго идти пешком, по солнцепеку. На пустыре почему-то не разрешалось сажать у могил деревья, видимо, чтобы не занимать лишнего места Зато в старой части кладбище было похоже на парк с высокими, раскидистыми каштанами, акациями и темными, источавшими особый кладбищенский запах туями. В Благополученске принято было ставить своим умершим родственникам большие памятники из гранита и мрамора, с обязательным портретом, высеченным прямо на камне, при этом особое значение придавалось сходству с покойным, чтобы, придя на могилку, каждый мог сказать: «Похож, похож, прямо, как живой…»; памятники огораживали узорными решетками, которые красили черной эмалью и отдельно — «серебрянкой» или «золотом» — всякие завитушки и шарики на них, а внутри оградки непременно сажали цветы — полуденный жар или анютины глазки и ставили скамеечку и столик, чтобы, придя проведать своих, всегда можно было посидеть, выпить и закусить.