Дураки умирают
Шрифт:
Я признал, что такой поворот событий сюрприз и для меня.
— Я не знала, что и делать. Села за столик, миссис Вартберг положила на мою тарелку несколько сандвичей, налила чаю. А потом выпростала груди из-под ночной рубашки и спросила: «Тебе они нравятся, дорогая?»
«Очень милые», — ответила я.
Тут Джанель встретилась со мной взглядом и опустила голову.
— А дальше? — спросил я. — Что она сказала после того, как ты нашла ее груди очень милыми?
Глаза Джанель широко раскрылись.
— Белла Вартберг сказала мне: «Не хочешь ли пососать их, дорогая»? — С этими словами она плюхнулась на кровать рядом со мной.
Я выбежала из спальни. Кубарем скатилась
— В этом городе жестокие нравы.
— Не в этом дело. Если бы я проговорила с моими подругами еще восемь часов, я бы решилась и на это. Всего-то делов — собраться с духом.
Я улыбнулся Джанель.
— Действительно, какая, собственно, разница?
«Мерседес» мчался по автостраде, а я пытался слушать Дорана.
— Старина Мозес — опасный человек, — говорил Доран. — Остерегайся его.
И мысли мои переключились на Мозеса.
Мозес Вартберг принадлежал к самым влиятельным людям Голливуда. Его «Три-калчур студиоз» отличало более устойчивое финансовое положение и самые плохие фильмы. В стране творчества Мозес Вартберг создал машину для печатания денег. Творческой жилки в нем не было вовсе. В этом сходились все.
Вартберг, невысокий толстячок, не придающий никакого внимания внешнему лоску, говорил мало, не выказывал абсолютно никаких эмоций и отдавал только то, что удавалось у него выцарапать. Добровольно он не расстался бы и с прошлогодним снегом. Чтобы взять, приходилось пробиваться сквозь него и когорту адвокатов студии. Ко всем он относился одинаково, исключений не делал. Обсчитывал продюсеров, звезд, сценаристов и режиссеров. Не благодарил за отличную режиссуру, великолепную игру, прекрасный сценарий. Сколько раз он платил хорошие деньги за дерьмо? Так чего переплачивать человеку, который отработал свои деньги?
Вартберг говорил о фильмах, как генералы — о войне. Обожал поговорки типа: «Нельзя сделать яичницу, не разбив яиц». Когда актер напоминал ему о том, как они любили друг друга, и вопрошал, почему же студия обжулила его, Вартберг с холодной усмешкой отвечал: «Услышав слово „любовь“, я сразу же проверяю, на месте ли мой бумажник».
Его не волновало, что о нем думают, он гордился тем, что его обвиняют в отсутствии приличий. Он не рвался в число тех, чье слово считалось дороже денег. Он верил в подписанные контракты, а не в рукопожатия. Он не считал зазорным украсть у своего ближнего идею, сценарий, проценты с прибыли. Когда его в этом упрекали (обычно актеры, продюсеры предпочитали держать язык за зубами), Вартберг коротко отвечал: «Я — киношник» — тем же тоном, каким Бодлер на аналогичный упрек мог ответить: «Я — поэт».
Он использовал адвокатов, как бандит — оружие, использовал обаяние, как проститутка — секс. Он использовал благотворительность, как греки — троянского коня: поддерживал дом Уилла Роджерса для престарелых актеров, Израиль, миллионы голодающих Индии, арабских беженцев из Палестины. А вот к индивидуумам милосердия не проявлял.
Кинокомпания «Три-калчур студиоз» была убыточной, когда Мозес Вартберг встал у ее руля. И прежде всего он ужесточил расходы. Стал строго следить за сроками окончания съемок. Экономил на чем только можно. Никогда не ставил на новые идеи, пока они не проходили обкатку на других студиях. Но главное, отказался от затратных проектов.
Если другие студии пускали пузыри, снимая десятимиллионные фильмы, то «Три-калчур студиоз» ограничивалась тремя миллионами. Более того, если бюджет фильма превышал два миллиона, Мозес Вартберг или один из трех его вице-президентов контролировал работу над фильмом все двадцать четыре часа в сутки. Он выкручивал руки продюсерам, режиссерам, актерам, требуя уложиться в бюджет. Продюсер, который с этим справлялся, становился героем в глазах Вартберга. А то, что кассовые сборы едва покрывали расходы, никакого значения не имело. Если же расходы превышали установленную сумму, пусть даже фильм приносил «Три-калчур студиоз» двадцать миллионов прибыли и славу, Вартберг вводил в действие пункт контракта, снижающий процент прибыли, полагающийся продюсеру. Конечно, продюсер подавал судебный иск, но Вартберг держал на зарплате двадцать адвокатов, которым требовалась судебная практика. Так что обычно договаривались полюбовно. Особенно если продюсер, актер или сценарист хотел и дальше сотрудничать с «Три-калчур».
Все соглашались с тем, что в организации работы Вартбергу не было равных. Его три вице-президента возглавляли автономные комплексы и конкурировали друг с другом, добиваясь его благорасположения и надеясь стать его преемником. Все трое жили в домах-дворцах, получали большие премии и в пределах своей компетенции пользовались абсолютной властью. Отменить их решение мог только Вартберг. Все трое рыли носом землю, выискивая таланты, сценарии, придумывая выгодные проекты. При этом четко зная, что бюджет должен быть скромным, талант — управляемым, а всякая искра оригинальности гасилась до того, как они решались явиться со своим новом детищем в кабинет президента компании, расположенный на верхнем этаже административного корпуса «Три-калчур студиоз».
В сексуальном плане у Вартберга была безупречная репутация. Он не баловался со старлетками. Не заставлял продюсера или режиссера брать на главную роль свою фаворитку. Частично в силу своей аскетичности, низкого сексуального потенциала. Где-то потому, что чувство собственного достоинства не позволяло ему опускаться так низко. Но главная причина заключалась в том, что он тридцать лет тому назад женился на однокласснице и ни разу об этом не пожалел.
Они встретились в средней школе Бронкса, поженились, еще не достигнув и двадцати лет, и с тех пор не расставались.
Белла Вартберг очаровала Мозеса убийственным сочетанием огромной груди и удивительной скромности. Она носила толстые, бесформенные свитера, платья на два размера больше, но с тем же успехом могла прятать кусок радиоактивного урана в темной пещере. Каждый знал, что находится под этими свитерами, и оттого грудь Беллы возбуждала еще сильнее. Когда Мозес стал продюсером, Белла даже не знала, что это за профессия. За два года она родила двоих детей, собиралась и дальше рожать по одному каждый год, но Мозес поставил крест на ее планах. К тому времени он с головой ушел в работу, отдаваясь ей целиком, без остатка, да и располневшее тело и обвисшие груди жены более не возбуждали его. Не хотелось ему иметь дело с типичной образцовой еврейской женушкой. Он нанял Белле служанку и забыл про нее. Но ценил жену, которая показала себя отменной прачкой и домоправительницей. Утром его всегда ждала белая накрахмаленная, безукоризненно выглаженная рубашка. Белла держала под контролем его костюмы и цветастые галстуки, вовремя отдавая их в химчистку, не слишком часто, чтобы они не износились раньше положенного срока, но и не допуская, чтобы они потеряли вид. Однажды она завела кошку, которая любила устраиваться на диване. Как-то раз Мозес сел на этот диван, а поднявшись, обнаружил на брючине кошачью шерсть. Схватил кошку и швырнул об стену. Устроил Белле настоящую истерику. На следующий день кошки в доме не было.