Дурёха
Шрифт:
Лерка снимала. Красные разгорячённые лица, кривые ухмылки, дядю Пашу (или как его там), прильнувшего к маме и шарящего у неё под футболкой. Весь следующий день мама спала, а вечером уехала. Лерка поела холодного шашлыка, села у крыльца и заплакала.
– Чего ревёшь?
– спросил дед.
– Гляди рожа какая перекошенная. Будешь реветь, такой на всю жизнь останешься.
– Ну, и плевать!
– разозлилась Лерка.
– Всё равно никому не нужна!
– Тьфу ты, дурёха!
– сплюнул дед.
– Ничего ты не понимаешь!
Вот и Ирина Ивановна Лерке
– Читай параграф!
– говорит она.
Смотрит Лерка в учебник, а там все буквы расплылись, вытянулись в тонкие чёрные линии. Всё ближе и ближе придвигает она к себе книжку.
– Не гримасничай!
– Ирина Ивановна стучит по столу линейкой.
– Зачем щуришься?
– Ничего не вижу, - вздыхает Лерка.
– Может у меня опухоль в мозге?
– Дурь у тебя в мозге! Читай!
Лерка чуть не плачет. Дурацкие строчки расползлись в огромное безобразное пятно.
– Что мне с тобой делать?
– вздыхает учительница.
Сегодня Ирины Ивановны в школе нет. Вместо неё — молодая и смеющаяся Алла Петровна. Пишет на доске примеры, слева первый вариант, справа — второй. Весь класс в тетрадки уткнулся, сопит от напряжения. Одна Лерка сидит и ручку в руках вертит.
– Ты почему ничего не пишешь?
– замечает наконец учительница.
– Не вижу ничего!
– бормочет Лерка.
– И вообще, не хочу учиться! И не буду! Надоело! Всё равно ничего не получается!
Алла Петровна не обижается. Только гладит по голове, за первую парту пересаживает. Лерка и отсюда ни одной цифры не видит.
– Тебе к врачу надо, на обследование, - вздыхает учительница.
– Не хочу!
– говорит девочка.
– Не буду!
– Да она придуривается!
– кричит с задней парты Савостин.
– Выпендрёжница!
Лерка сгребает в рюкзак учебники, выбегает из класса. Проносится по коридору. Останавливается на крыльце. Ждёт. Ей очень хочется, чтобы Алла Петровна сбежала вниз, погладила её по голове и сказала что-нибудь хорошее. Например, «Не плачь!» А ещё лучше: «Не волнуйся. Хочешь, я с тобой к врачу схожу?»
С Леркой ведь, действительно, что-то неладное творится. Вчера, например, подъехал к остановке автобус. Лерка в него и влезла. Уселась впереди, а водитель вдруг говорит:
– Деньги за проезд передаём.
– Какие деньги?
– Я тебя что, бесплатно возить должен?
Оказалось, что это и не школьный автобус вовсе. А Лерка не заметила. Жёлтый и жёлтый. Лица пассажиров так расплылись, что и не поймёшь, кто это — школьники или взрослые из соседней деревни.
Никто к Лерке не вышел. Она постояла немного да и потопала домой потихоньку.
Дед спал, отвернувшись к стене. В доме пахло несвежей одеждой, навозом, чесноком и ещё, Бог знает чем. Лерка зашвырнула рюкзак в угол, а сама уселась на крыльце, раздумывая, чем бы заняться.
Смотрит Лерка на заросший огород, на покосившийся забор и плачет. Не от запустения, а от того, что не вышла к ней Алла Петровна, не пожалела. Не поверила, наверное. Лерка и сама себе не верит. У неё ведь как бывает: наткнёшься в телевизоре на передачу про здоровье, а там об инфаркте рассказывают. Лерка сразу думать начинает, а вдруг у неё тоже сердце больное. Хорошо бы! Только чтоб не сильно больное, чтобы не умереть. Здорово тогда будет! Мама к себе возьмёт, или папа. А ещё лучше, чтобы они все вместе жили. И дед пусть с ними живёт, Лерке не жалко. И будут все Лерку любить и оберегать, подарки дарить разные... Бывало так надумаешься, что и вправду начинает колоть где-то под лопаткой, и не знаешь тогда, радоваться или плакать.
– Чего уселась?
– щёлкнул по по темечку узловатый палец.
– Заняться нечем?
Лерка вздохнула.
– Развздыхалась! Тоже мне страдалица!
– дед присел рядом, оторвал кусок от старой газеты, нащупал за рассохшимися досками жестяную коробочку с табаком и принялся закручивать самокрутку.
– Чего тебе не живётся?
– начал он.
– Небогато, конечно, зато живы-здоровы. Мамка твоя нет-нет, а приедет. Папаша твой, кабы совесть имел, тоже бы с тобой виделся.
– Придёт он, как же!
– забормотала Лерка, уткнувшись в колени.
– Сам его по двору гонял!
– Испугался, значит! Старика испугался!
– Не тебя! Топора твоего.
Дед захохотал, запрокинув голову.
– Я ж так, для острастки! А он бежать! Трус он, трус и есть!
Лерка папу жалеет. Ну, кто, скажите, захочет быть порубленным в мелкую щепку? И ничего такого он в тот раз не сказал. Ну, заметил невзначай, что деду поменьше бы пить следовало. А у того под лавкой как раз топор бесхозный валялся. В общем, никто не виноват. Если бы Лерка папу увидела, то обязательно объяснила бы ему, что всё произошло из-за глупого стечения обстоятельств, и он может приходить как раньше, можно даже совсем без подарков.
Лерка снова вздохнула.
– Ох, и жизнь-то твоя горемычная!
– запричитал, издеваясь, дед.
– Ох, доля тяжкая! Пашешь с утра до ночи, сиротинушка окаянная!
Сиротинушку Лерка никак не могла простить.
– Замолчи!
– зашипела она тихо, вполголоса. Дед услышит, разозлится, орать начнёт.
– Перестань!
А тот пуще прежнего заливается:
– Ох, и несчастная твоя долюшка!
И противненько так похихикивает. Словно не понимает, что клокочущий вулкан в душе у Лерки, того гляди рванёт.
– Да ты не знаешь ничего! Не понимаешь!
– не выдерживает она.
– Да как же тебя понять, если ты не говоришь ничего, только вздыхаешь?
– Я же говорила! Говорила!
– чуть не плачет Лерка.
– Ты слушал тогда? Больше не хочу! Надоело!
– Из-за щенков что-ли?
– удивляется дед.
– Тьфу ты! Я думал из-за чего важного!
А для Лерки важно было, тогда два года назад, когда приблудилась к ним собака бездомная. Сама тощая, а пузо огромное, по земле волочится. Заползла она в сарай да разродилась шестью маленькими пищащими комочками. Разродилась, а сама умерла то ли от болезни какой, то ли от истощения.