Дурная кровь
Шрифт:
Потянувшись со смаком, с блаженным стоном, она ударила кулаком нижнюю подушку, устраиваясь ещё удобнее:
— Кара… А когда-то ты матушкой меня величала.
— Когда-то ты не убивала людей.
Колдунья огляделась, точно и правда надеялась отыскать почивших, свесилась с перины, заглянула под кровать:
— Разве ты тут видишь бездыханные тела?
— Уверена, они припрятаны где-то ещё.
— Где? В кухне? В подвале? В хлеву с курами, может? Доченька, не делай из меня чудовище.
— Ты мне не мать.
На миг рот Кары жёстко болезненно дёрнулся:
— Настоящая мать выбросила тебя из дому, едва приметив белую косу.
Словно отражение, Талла тоже скривилась:
— Смотрю на тебя и понимаю, почему. Не зря нас боятся.
Женщина сощурилась. Нет, Талла выросла похожей на неё, как бы ни пыталась это отрицать. Такой похожей, что и посмотреть лестно.
— Волосы спутались, — разгладила морщинки у рта Кара. — Сядь, причешу.
Девушка попятилась бы, да некуда: и без того едва на подоконник не уселась. Она бессознательно пригладила непослушные локоны.
— Не надо, — воды бы… Хоть морозный узор слизнуть, лишь бы горло так не сохло.
— Сядь, — твёрдо приказала Кара, указывая на нарочно устроенный девичий уголок: зеркальце на маленьком столике; перед ним тяжёлый гребень, флакончики с пахучими маслами, пара серёжек да очелье. Всё это принесли почти сразу, как заперли Таллу. Вместе с постелью и сундуком, в который колдунья по одной надобности заглянула и даже, пока никто не видит, поворошила лежащие внутри платья. Однако ж не купилась на красоту.
Гордо задрав нос, дурная, прошла к зеркалу и медленно опустилась на стул перед ним, не отрывая взгляда от силуэта матери в стекле. Та сидела в углу, внимательно наблюдая за каждым движением дурной, не шевелясь, будто расслабленно раскинув руки-ноги по кровати. Ну вообще не заботится, кто там ходит! Однако ж ясно: сорвётся, в мгновение ока окажется рядом, если захочет…
Талла отвлеклась на секундочку, чтобы осторожно, мизинцем, отодвинуть от края столика серёжки, подняла глаза — и вздрогнула. Кара уже стояла за спиной.
— Какая же ты красивая стала, девочка моя…
И всё же она постарела. Не так много лет прошло, но мстилось — целая жизнь. И ладони её, узкие, ухоженные, не чета рукам сельских баб, покрылись сетью мелких морщинок.
Былое пронеслось, как солнечный зайчик, ослепивший на краткое мгновение и испарившийся в небытии. Эти ладони утирали слёзы маленькой, брошенной всеми девочки, обречённой на смерть потому лишь, что довелось глупышке родиться беловолосой. И дурной… Конечно, она была дурной! Как же иначе? Все колдуньи притягивают нечисть, приносят неудачу в избу. Они противны Богам, а значит и среди людей им делать нечего. Потому четвёртую родители и отнесли в лес. К чему им четвёртый ребёнок, когда Боги завещали держать тройню? Двух сыновей и дочь, как и в семье Троих. Только так можно замкнуть счастье…
Эти узкие, нежные ладони подняли почти обессилевшую от обиженного плача малышку. Эти ладони причёсывали белоснежные волосы с гордостью, с неведомой Талле нежностью.
У колдуний не бывает детей. Что, как ни это, доказывает, что Боги против продолжения их ядовитого рода? Но Кара всегда так хотела ребёнка…
Забывшись, дурная коснулась запястья названой матери. Той, что выходила, выкормила, приняла её. Показала, что дурную девку тоже можно полюбить.
Солнечный зайчик сменился крылом тьмы.
Ту, что, окровавленная, сжимала рукоять меча, измарывала стены алым.
Талла попыталась вскочить, но старшая колдунья надавила на её плечи, вновь усаживая на место. Подцепила гребень и расплела пряди, пропуская их между пальцами. Как раньше. Как когда-то в прошлой жизни…
— Я скучала по тебе, доченька.
Талла прикрыла глаза, прогоняя кровавое наваждение, заглушая предсмертный крик солдата, который просто просил воды…
«Они никогда не приходят просто так», — ответила тогда мать. — «Он бы всё равно вернулся позже. С подмогой»
И, сколько бы Кара не пыталась отмыть рук, алое точно намертво въелось в них, как и в стены того дома. Талла видела кровь тогда, свежую, ещё горячую. Она точно знала, что горячую! Ведь брызги прожигали кожу и на её на щеках… Она видела эту кровь и сейчас. Алые пятна точно расплывались по белым волосам. Но колдунья сидела ровно, прямо, боясь вдохнуть, чтобы не почуять снова тот запах.
— Они ведь не зря ненавидят нас, — дурная видела в отражении, как узкие ладони приглаживают вихры, как скользит гребень, и представляла, что она кто-то другой. Кто-то, кому не приходилось просыпаться от кошмаров ещё долгие месяцы после того, как страшная женщина осталась далеко в прошлом.
— Людям нравится ненавидеть.
— Нет, неправда. Они… — Талла хотела поворотиться, но страшная женщина оказалась слишком реальной, слишком близкой… Девушка снова подняла глаза на отражение: — Мы приносим беды. Притягиваем нечисть. Правда?
О, как бы она хотела услышать ложь! Сама догадалась, уразумела, поняла… Но как бы хотелось ошибиться!
— Притягиваем, — кивнула Кара. — И что с того? Костёр тоже притягивает мотыльков, но он же сжигает тех, кто подобрался слишком близко.
Белые волосы обернули Таллу саваном. А узкие ладони мелькали, точно пряли из них тончайшую нить, перебирали, оглаживали и успокаивали. Убеждали…
— Значит, правда…
— Не всё, что пишут в святых книгах, правда, заинька. Но и не всё ложь. Ну притягиваем. Колдовство к колдовству, так уж заведено. И что? — она спросила равнодушно, словно дела не было до тех, кто лишился дома, кто потерял жену или мать, кто погиб после нападения нечисти…
Талла не расплакалась. Единственная слезинка скользнула к подбородку, но затерялась в пологе белоснежных прядей. Она шепнула: