Шрифт:
ССОРА
— Ирка! Дура! Идиотка! Прекращай таскаться со Злобиным! Сколько раз говорить тебе, что он не пара, не тот человек… Фуфло…
Слова брата, брошенные кричащим, с надрывом, голосом, больно отдались в барабанных перепонках Нехороших Ирины, длинноногой девицы лет семнадцати и упакованной в фирменный джинсовый костюм, отчего ее фигурка становилась еще стройнее и сексапильнее. Детские угловатости тела давно плавно перешли в прельстительно-зазывные округлости форм попки, бедер, бюста. Коротко стриженые, под «мальчишку», травленные перекисью водорода волосы и зеленые русалочьи глаза, слегка вздернутый
Как и всем ее подругам и ровесникам конца девяностых годов двадцатого века, Ирине хотелось как можно быстрее стать взрослой и независимой. Отсюда все её попытки искусственно «украсить», а попросту, состарить личико за счет обильной косметики. Однако они мгновенно блекли и исчезали под прорывавшейся время от времени детской улыбкой, милой и непосредственной. Впрочем, остатки детства она тут же, словно устыдившись секундной слабости, гнала прочь.
Сейчас улыбки на лице Ирины не было. Слова брата, даже не сами слова, а тон, с которым они были сказаны, радости не вызывали.
Несмотря на то, что Ирина училась всего лишь на первого курса Курского колледжа торговли, бывшего техникума советской торговли, переименованного, как и все в России после развала СССР, она уже успела «обтереться» в своем кругу, считая себя едва ли не самостоятельной личностью. И теперь недовольно прикусила нижнюю губу, ярко накрашенную темно-красной помадой фирмы «Эйван» и оттененную коричневым карандашом, отчего губы казались еще пухлей, чем были на самом деле. Щеки налились румянцем обиды и оскорбленного самолюбия, даже ямочек на них не стало видно.
«Олега не поймешь! — подумала с раздражением о брате. — То сам чуть ли под Ивана не подкладывал… когда выяснил, что тот, хоть и детдомовский, и сирота, но имеет собственную однокомнатную квартиру, доставшуюся ему от умершей пьяницы матери… То, вот, ярится непонятно с чего…» Вслух же, отпустив губу и вызывающе, по-мальчишески подняв головку, заявила:
— Ты же сам желал, чтобы я с ним дружила. Даже о браке с ним намекал… Я и дружила. Так в чем моя вина? — недоуменно пожала плечиками. — Или вы с ним ночью, когда куда-то надолго отлучались, поссорились?.. Так я тут при чем?
— Это ты врешь! — зыркнул злыми глазищами брат. — Я никогда особой радости по поводу ваших отношений не выказывал. Может, забыла, как говорил, чтобы отвадила Злобина от нашего дома?..
— Ты то одно, то другое говоришь… — не собиралась уступать брату Ирина. — Да, сначала, когда узнал о моей дружбе с Иваном, воспитанником детдома, говорил, чтобы не вязалась…
— Вот-вот…
— Но потом, — оставив без внимания реплику, продолжила она, — когда узнал, что у него собственная квартира, не ты ли сказал, что мне надо с ним дружить?.. И даже женить на себе, чтобы не упустить такой фарт с квартирой? А?! — вцепилась она ехидным взглядом в братца. — Не ты ли чуть не напрямую советовал в «наших задушевных» разговорах «привязать» его беременностью, ребеночком? Хотя я сама еще ребенок. Не ты ли?..
Ирина говорила это с недетской злостью и ожесточением. Не меньшим, чем у брата. Кровь-то одна…
— А ты вспомни, вспомни! — перешел чуть ли не на шепот брат. — Или девичья
Помолчал, переводя дух. Молчала и Ирина, хлюпая носиком — явный признак того что вот-вот расплачется. Видя такое дело, Олег, разряжая обстановку, согнал гримасу озлобленности с лица. Улыбнулся уголками глаз и по-отечески полуобнял ее левой рукой за плечи.
— Ладно, сеструха, не злись. Ты пойми, раз говорю так, то, значит, так надо…
Она, выражая обиду, слегка повела плечиками, словно желая освободиться от объятий. Но тут же притихла, смиряясь.
— Ладно, Ируха-сеструха, не дуйся… — похлопал он легонько ладонью по обострившимся лопаткам Ирины. — Ведь как лучше хочу…
Родители у Ирины погибли во время автодорожной катастрофы. И брат после их смерти стал и папой, и мамой. Кормил и одевал, в колледж после девяти классов пристроил.
«Учись, сеструха, — не раз говорил, — выбивайся в люди. За прилавком стоять — не кирпичи на стройке таскать! А если с умом да поухватистей, то кроме зарплаты всегда с «наваром» будещь! К ловким рукам само все прилипает».
Олег не только ей о будущей выгоде твердил, но и сам старался «своего» не упустить. Тащил в дом все, что «плохо лежит», а попросту воровал. Впрочем, по мелочам: то банку краски, то бутыль тормозной жидкости, то списанный мотор, чтобы сдать как цветной металл. У брата руки не крюки, к ним если не прилипало много, то и мимо не проскальзывало.
Конечно, Олег мечтал стащить побольше, чтобы враз разбогатеть. Но это пока все как-то у него не получалось… Потому и обходился мелочевкой. Жажда денег доходила до того, что он не раз и не два недобрым словом вспоминал погибших родителей за то, что вместе с собой и «жигуленок», ВАЗ — 2106, угробили.
«Не могли как-то иначе… — сетовал с неприкрытым цинизмом брат. — Оставили голодранцем! Другие, вон, на авто разъезжают, некоторые — на иномарках, а я все пёхом да пёхом».
Видеть и слышать это было неприятно — не тому десять лет учили в школе, но молчала. Смирялась. Свыкалась. Потому хоть слова брата и обижали ее, и ущемляли ее девичью гордость и независимость, но куда денешься — брат родной. Кормилец!
ЭКСКУРС В ИСТОРИЮ
Впрочем, по большому счету, в стране, мечтая разбогатеть, воровал не один брат Ирины. Чуть ли не все занимались приворовованием. Одни, как Олег, по мелочам. Другие — целыми заводами. Да что там — заводами, целыми отраслями промышленности. Правда, крупное воровство называлось вовсе не воровством, а приватизацией.
Махровым цветом расцвели разные частные коммерческие структуры, предлагающие вкладывать в них свои сбережения. «МММ», «Хопер», «Русский дом Селенга», частные банки. И все с ухватками отпетых мошенников. Но народ из «страны непуганых идиотов» вновь и вновь верил им. И нес свои сбережения. Даже гайдаровская шоковая терапия, когда в одну ночь все россияне вдруг стали нищими, впрок не пошла. А уж Гайдар-то, Егор Тимурович, будучи Премьер-министром Правительства, вторым человеком в Российском государстве, постарался — в одночасье всех голодранцами сделал. Одним росчерком пера лишил годами накапливаемых по копейке сбережений.