Дурная примета
Шрифт:
– Болит – дышать не могу… - хрипит она, загребая пальцами одеяло.
– Сейчас легче станет, - приговариваю тихо.
Болезнь нас сблизила. Теперь мы много разговариваем, нередко обращаясь друг к другу ласковыми словами. Наверное, понимаем, что недолго осталось и наверстываем упущенное.
Сейчас я часто думаю, что мешало нам это делать раньше? Чаще улыбаться, созваниваться, чтобы поболтать ни о чем, дарить друг другу объятия…
Почему, только сейчас, на пороге смерти, мы поняли,
Лицо мамы расслабляется, дыхание выравнивается. Обезболивающее подействовало.
Оформив декретный отпуск, я окончательно перебралась к ней. Она не встает уже месяц, и все это время я почти не отхожу от нее.
Лечение в стационаре, увы, не помогло. Болезнь уверенно прогрессирует и все, что мне остается, скрасить и облегчить последние ее дни.
Деликатный стук в дверь отвлекает меня от поглаживания ее сухой руки.
– Кто там? – одними губами спрашивает мама.
– Тетя Валя, наверное…
Это я попросила, чтобы в дверной звонок больше не звонили. Иногда, когда мама забывается сном, он ее будит.
– Открой…
Стараясь передвигаться неслышно, выхожу в прихожую, чтобы открыть дверь.
– Как она? – спрашивает тетя Валя шепотом.
– Лежит… укол поставила…
– Я супа принесла…
– Спасибо…
Мама почти ничего не ест, только пьет. И я с ней. Если бы не тетя Валя, от меня бы уже остались одни глаза и живот.
– Иди, ешь… я посмотрю за ней.
Бросив на маму взгляд, ухожу на кухню. Только есть совсем не хочется. Через силу набиваю желудок и включаю кран, чтобы помыть посуду.
Вот так и живем. Вяло барахтаясь в какой-то вязкой субстанции. Обе мучаемся. Мама от боли физической, я – от боли душевной.
Мне рожать через три недели, а у меня даже сумка в роддом не готова. И на последнем скрининге я не была. Не до этого…
Опустив голову на сложенные на столе руки, какое время смотрю в одну точку и сама не замечаю, как вырубаюсь.
А просыпаюсь резко, от толчка в плечо.
– Ты чего? – спрашивает присевший передо мной на корточки Антон.
Судя по тому, что в полицейской форме, только что пришел с работы.
– Уснула, да? – сиплю, растирая лицо руками.
– Иди к нам поспи… матушка присмотрит здесь…
– Нет, я сама…
– Иди, сказал!
Он поднимает меня за локти и разворачивает лицом к выходу.
– Смотреть на тебя страшно, хуже матери своей выглядишь…
– Ей лекарство надо будет дать, - сопротивляюсь слабо.
Слабо, потому что совершенно нет сил спорить. В отупении переставляю ноги туда, куда он меня толкает.
– Дадим…
– Иди, Яночка… отдохни, - встревает тетя Валя.
– Спасибо…
Это не первый раз, когда они заставляют меня поспать в комнате Антона, поэтому я сразу иду к его кровати и ложусь на бок лицом к стене.
Посплю часок и к маме…
Но, открыв глаза в следующий раз, понимаю, что часком не обошлась. В комнате темно и жарко. Попытавшись пошевелиться, понимаю, что не могу, потому что на мне лежит тяжелая рука, а в шею кто-то влажно дышит.
Поднявшаяся вдруг во мне паника, отступает.
Это Антон.
– Спи… - хрипит его голос сзади.
– Антон, мне в туалет надо…
Он цыкает и нехотя садится на кровати. Я перекатываюсь на другой бок и, неуклюже спустив ноги на пол, пытаюсь встать. Тело затекло, по бедру бегут мурашки.
– Выспалась?..
– Ага…
Включив светильник, скользит хмурым взглядом по моей фигуре. Спотыкается на животе.
– Когда расписываться пойдем?
– Я думаю…
Давит на меня почти ежедневно. Я сопротивляюсь, как могу, но, кажется, сил на это остается все меньше и меньше.
Антон тянет меня в свою семью, к тете Вале и дяде Саше, которые знают меня с рождения. Тянет, бессовестно пользуясь моей беспомощностью и невменяемым состоянием.
– Третий месяц?.. Тебе рожать скоро, надо определяться, на кого ты мелкую записывать будешь.
– Сейчас не до этого, Антон, маме совсем плохо…
– А потом тем более не до этого будет, похороны, роды…
Я поднимаюсь и в потемках начинаю искать свои тапки. Антон молча за этим наблюдает, а затем, раздраженно выдохнув, опускается на корточки, чтобы помочь мне их надеть.
– Готовь документы, на следующей неделе пойдем.
Но на следующей неделе не получается, потому что умирает моя мама. Она уходит тихо, во сне, после очередного укола. А я обнаруживаю это только утром, крепко проспавшая ночь без маминых стонов.
Следующие дни до похорон в моей памяти почти не откладываются. Кажется, что я все время или спала, или плакала.
Всю организацию, а также значительную часть расходов Антон и его родители берут на себя. У меня денег почти нет. Все они ушли на лекарства и на погашение кредита, который мне пришлось взять на покупку тех же лекарств.
Похороны я тоже помню смутно. Они остались в памяти смазанным пятном. Находясь в прострации, я даже не сообщила о смерти мамы Мире. Она бы приехала поддержать…
В промежутке между похоронами и поминками на девятый день мы с Антоном узакониваем наши отношения.
Тот день я немного помню. Апрель, лужи, грязь по обочинам дорог и мы, держащиеся за руки.
На Антоне темные джинсы и черный пиджак, на мне – синий сарафан ниже колена, единственная вещь, в которую помещался мой огромный живот.