Дурная слава

Незнанский Фридрих Евсеевич

Семья не сложилась, детей не народилось. Затем грянул молодой и наглый капитализм. И наука — ее прибежище и отрада — оказалась никому не нужной нахлебницей, старой перечницей, обузой семьи (читай: страны). И вся семья недоумевает: когда же старуха откинет копыта? Уж и паек ей урезали дальше некуда, уж давно сидит она на воде и хлебе, ан нет, все что-то еще трепыхается, чем-то еще интересуется, старая вешалка. Все что-то стране предлагает, изобретает чего-то. Да плевать на ее изобретения, разработки и перспективные планы! Кому оно надо? Все что нужно мы по тройной цене купим у Запада, он нам завсегда поможет. Тем более в перекупщиках те самые чиновники, которые в упор не видят достижений отечественных «кулибиных» и «Вавиловых». А чего с них, с родимых, взять-то, кроме… известно чего. И те, как говорится, плохие. Комиссионными здесь и близко не пахнет. Зато англоговорящие дядюшки с готовностью удовлетворят все личные запросы.

Привычные эти мысли прокручивались в русой голове, пока Наташа, чертыхаясь, перепрыгивала через ледяные буераки и лужи родного двора. Путь лежал неблизкий. По этой пересеченной местности до автобусной остановки минут двадцать пять, а то и полчаса. А летом, когда светло и сухо, дорога занимает десять минут.

Но это летом!

Лето — это маленькая жизнь. Летом можно жить, отменяя собственную никчемность, собственную ненужность партии власти, президенту и правительству. Летом можно питаться одними овощами, бесплатно загорать и плавать в Финском заливе или в озере, что рядом с садоводством. Летом можно бродить по городу белыми ночами, их-то никто пока не отнял (тьфу-тьфу-тьфу!). Можно собирать ягоды и грибы. Тоже пока бесплатно.

А как пережить зиму? Варианты есть: накупить билетов в театр, в филармонию, в оперу — и по будням каждый вечер после работы встречаться с прет красным. А по выходным валяться на диване, пить горячий глинтвейн, поедать хурму, читать книжки. Или выбраться в гости с бутылкой шампанского и пакетом фруктов.

И на все это нужны деньги. В сущности, не такие уж и небольшие. Но при заработной плате в три тысячи очень деревянных рублей и эти незатейливые мечтания становятся непозволительной роскошью. Уже восемь последних лет в голове настойчивым метрономом стучит, отстукивает одна и та же мысль: «Так жить нельзя!»

И вот буквально месяц тому назад жизнь изменилась самым неожиданным и серьезным образом. Ведущий сотрудник НИИ инфекционных заболеваний, без пяти минут доктор медицинских наук Наталия Сергеевна Ковригина покинула стены родного института, которому были отданы пятнадцать лет жизни, и перешла на должность врача-лаборанта в частную клинику «Престиж».

Народу на остановке было немного: все же четвертое января, страна еще дремлет в тревожном и прерывистом алкогольном сне. Наташа прикинула, что больше восьми минут ждать нельзя — опоздает. И приготовилась ловить маршрутку, но тут из-за поворота выплыл автобус, разрезающий тьму тусклыми бортовыми огнями.

Вскарабкавшись по скользким ступеням, Наташа с удивлением заметила, что почти все места были заняты. Следом за ней с трудом вполз старик с клюкой, в потертом черном пальто, с матерчатой авоськой в руке. Крупная, грудастая кондукторша тут же двинулась в их сторону.

— Оплачиваем проезд, предъявляем проездные билеты, — резкий, неприятный голос оглашал весь салон. — У вас, девушка? Ага. А у вас, мужчина?

— У меня? — удивился старик.

— Не у меня же! У вас, у кого еще? Я же возле вас стою. Проездной есть?

— Нет, я пенсионер.

— Опять двадцать пять! Достали вы меня! Нет никаких пенсионеров! Едешь — плати!

— Так как же… милая… Нам же еще не заплатили, прибавку-то еще не дали…

— Чихала я на твою прибавку! Мне из-за тебя зарплату урежут! Плати, старый пень!

— Как вы разговариваете?! — не выдержал мужчина в дубленке. — Перед вами старый человек, он вам в отцы годится!

— И что теперь? Мне всех таких отцов за свой счет катать? — орала билетерша.

— Я сам слышал распоряжение губернатора, что до получения надбавки пенсионеры могут ездить бесплатно! — не унимался мужчина.

— Да что ты? — подбоченилась кондукторша. — А ты дай мне эту бумажку, где это написано, разрешение это самое? Нет такой? А у меня есть! Вон, разуй глаза, гляди, кому что положено!

Она ткнула рукавицей в закатанный в пластик листок, висящий возле кабины водителя. И опять нацелилась на старика:

— Давай плати!

— Да нет у меня денег с собой, дочка! Ну не взял я денег!

— Не взял — высаживайся!

— Так как же? Я жене передачу везу. Она у меня после операции, ей нужно тепленького, домашнего. Спешу я к ней! Ты уж меня не высаживай, милая…

— Садитесь. — Мужчина в дубленке уступил место старику и успокаивающе произнес: — И не нервничайте. Никто вас не высадит.

— Ага! Сейчас! Высажу — и глазом не моргну. Чего же ты без денег ходишь? Привыкли на халяву жить!

— Это я-то? — Дед аж задохнулся, опустился на сиденье. — Я всю войну… И потом всю… жизнь работал… За что ж мне позор такой…

— Ничего не знаю! Я за тебя платить не собираюсь! У меня дети, их кормить надо!

Наташа бросилась к старику — тот сползал с сиденья.

Так, спокойно. Сначала пульс. Пульс был слабым, еле прощупывался. Наташа начала шарить по карманам.

— Ты что делаешь, лярва? — заорала кондукторша.

— Заткнись! — неожиданно рявкнула в ответ Наташа. — Лекарства должны быть…

Действительно, в одном из карманов обнаружилась упаковка нитроглицерина.

— Помогите, мужчина! — крикнула она «дубленке».

Тот помог поддержать голову старика.

— Успокойтесь, дедулечка, все обойдется, — ласково уговаривала она старика. — Давайте таблетку примем. Вот хорошо… — Наташа бормотала что-то еще ласково-успокаивающее, впихивая таблетку в старческий рот.

— Давайте я «скорую» вызову? — предложил мужчина, доставая мобильник.

— Это вы на улице вызывайте! Высаживайтесь со своим безбилетником и вызывайте! — нависла над ними кондукторша.

— Я тебя, сука, сейчас изуродую! — с тихой яростью произнес мужчина.

Тетка отшатнулась и перекинулась на старушку, которая вошла на следующей остановке.

Старик приходил в себя. Он тер ладонью левую сторону груди и растерянно улыбался.

— Вам лучше? — спросила Наташа.

— Да, доченька, — ответил тот и беззвучно заплакал.