Дурной глаз
Шрифт:
— Я?.. Я смеюсь? — произнес Реми. — Извините… Я думал о чем-то другом… Да нет, полагаю, он должен быть здесь.
— Может быть, я сказал что-то не так?
— О, нет. Просто ваш вопрос показался мне забавным.
— Забавным?
Мюссень с недоверием смотрел на Реми.
— Я имел ввиду… Ну, скажем, любопытным… Где, по-вашему, похоронена моя мать?
— Слушайте, я вас не совсем хорошо…
В этот момент Клементина резко открыла окно и, перегнувшись в комнату, произнесла:
— Приехали жандармы. Я их провожу прямо в вестибюль.
— Да, — закричал Мюссень. — Я ими сейчас займусь.
Он повернулся к Реми.
— На вашем месте, мой юный друг, до приезда мсье Вобера я бы пошел отдохнуть. Бригадир установит обстоятельства смерти, потом мы перенесем тело наверх. Не стоит вас беспокоить. Ни вас, ни кого бы то ни было. Я достаточно хорошо знаю дом.
— Вы отвергаете мысль о преступлении? — спросил Реми.
— Категорически.
— А мысль о самоубийстве?
— Откуда такие вопросы? — сказал Мюссень. — Успокойтесь. Эту идею тоже нужно отклонить. Безусловно.
Глава 6
Вобер прибыл в десять часов вместе с Мюссенем, который, должно быть, перехватил его на дороге. Теперь он, размахивал руками, что-то говорил на крыльце в то время, как Адриен ставил машину в гараж. Реми наблюдал за ними сквозь жалюзи: кругленький, плешивый, суетливый, сердечный Мюссень и молчаливо слушающий его Вобер с быстрым, проницательным взглядом и глубокой складкой у рта. И по мере того, как отец приближался, Реми отодвигался в сторону вдоль стены, и его ноги дрожали, как в первый день выздоровления, когда ему делалось дурно от одной мысли пересечь комнату. Однако, он подошел на цыпочках к двери и приоткрыл ее. Теперь разговаривали в вестибюле, голоса звучали глухо, как из подвала, и эхо размывало слова. Слышалось, как цокают по плиткам пола каблучки Мюссеня, он объяснял, каким образом дядя упал. Реми представил себе отца. Он наверняка с брезгливым видом мелкими шажками меряет прихожую. Без сомнения, Вобер находил эту смерть пошлой, неприемлемой для их круга. Особенно этот примятый кубок.
— Он наверняка не успел даже почувствовать боли, — сказал Мюссень.
Реми знал, что отец уже не слушает. Рассеянно потирая подбородок, вяло опустив плечи он, должно быть, барабанит носком ботинка по полу. Это была его манера отдыхать от занудных разговоров. Говоришь, говоришь и вдруг замечаешь, что мыслями он где-то далеко, а перед тобой находится лишь пустая, замкнутая в себе оболочка. Потом он снова приходил в себя и беспокойно, с сурово сжатыми губами смотрел на собеседника. "Да, я слушаю, " — из вежливости бормотал он в ответ.
Реми прикрыл дверь и подошел к кровати, куда он свалил в кучу дядину одежду, вынесенную из его комнаты, которую Клементина и Раймонда готовили для покойника. Он аккуратно сложил одежду на стуле. Голоса приблизились. Они, должно быть, поднимаются по лестнице. Реми поискал глазами место, где можно было спрятать дядин объемный портфель. Требовалось некоторое время, чтобы как следует в нем порыться. Шкаф!… Реми забросил его наверх, туда, где лежала картина.
Скрипнули половицы и шаги остановились. Реми услышал, как высморкалась Клементина. "Я должен туда пойти, — думал он, — прямо сейчас… " Но он не двигался с места. Понимая, что ужасно боится, чувствуя себя слабым и безоружным перед ними, он начал дрожать. Реми пожалел, что до сих пор не просмотрел документы в дядином портфеле. Если бы он нашел доказательство, что его дядя, как и все остальные, был способен ошибаться, у него хватило бы смелости оказать сопротивление. Да, теперь мертвый был его сообщником. Он и дядя… как он раньше этого не понял, они были по одну сторону… Реми оперся о спинку кресла. Мелкие, смягченные резиновой подошвой шаги приближаются, вот они уже звучат на площадке, потом перед его дверью. Повернулась ручка. Вобер не имел обыкновения стучать, когда входил в комнату сына.
— Здравствуй, малыш. Мюссень мне все рассказал… Это ужасно!… А ты, как ты себя чувствуешь?
Он испытывающе смотрел на Реми, немного похожий на врача, которого больше интересует болезнь, чем сам человек. На нем был шикарный строгий темно-синий костюм; он сразу же перехватил инициативу и взял игру на себя. Никогда он еще не был так похож на босса, крупного босса. Он почистил рукав Реми в том месте, где прилипли кусочки штукатурки. Его жест был похож на упрек.
— Ты не слишком переволновался? — сказал он.
— Нет… нет.
— А теперь? Ты не чувствуешь тяжести а голове? Может, хочешь поспать?
— Да нет… Уверяю вас.
— Хочешь, чтобы тебя осмотрел Мюссень?
— Конечно нет. Я себя чувствую хорошо.
— Хм!
Вобер несколько раз ущипнул себя за ухо.
— Полагаю, ты не горишь желанием оставаться здесь, — наконец, пробормотал он. — Как только будут закончены все дела, мы уедем… У меня появилось сильное желание продать Мен-Ален. Эта собственность будет стоить нам только лишних неприятностей. Ну и словечки — в духе истинных Воберов! Смерть брата для него всего лишь неприятность. Болезнь сына, должно быть, была не более, чем неприятностью.
— Присядь, я не хочу, чтобы ты себя утомлял.
— Спасибо, я не устал.
Что-то в тоне Реми заставило его нахмуриться. Вобер более внимательно, со скрытым раздражением посмотрел на юношу.
— Присядь, — повторил он. — Клементина только что мне рассказала, что вы с дядей немного повздорили. Что это за история?
Реми с горечью улыбнулся.
— Клементина, как всегда, хорошо информирована. Дядя мне заявил, что я плохо воспитан и неспособен трудиться.
— Возможно, он не так уж и неправ.
— Нет, — поднимаясь, сказал Реми. — Я могу работать.
— Посмотрим.
— Извините меня, отец, — сказал Реми, собирая все свои силы, чтобы сохранить ровный, слегка жалобный голос… — Я должен работать… Клементина вам забыла сказать, что в действительности дядя меня обвинил в том, что я разыгрывал комедию, притворяясь парализованным; он мне внушал, что вас, возможно, вполне устраивало иметь немощного ребенка, чтобы уклоняться от решения некоторых щекотливых вопросов, касающихся управления фирмой.
— И ты ему поверил?
— Нет. Я больше никому не верю.
Эта фраза заставила Вобера более внимательно, с подозрением взглянуть на сына. Согнутым указательным пальцем он поднял его подбородок.
— Что с тобой? Я тебя больше не узнаю, малыш.
— Я хочу работать, — сказал Реми и почувствовал, что бледнеет. — Тогда никто не сможет утверждать, что…
— А, вот что тебя мучает. Теперь ты собираешься себе внушить, что ты был мнимым больным. Если я правильно понял, это уже стало твоей навязчивой идеей.