Дурной возраст
Шрифт:
Не говорили ни о чем ином, как о таинственном исчезновении молодой учительницы. Пустые пересуды. Что действительно стоило внимания, так это в первую очередь точное определение суммы выкупа. Люсьен привык считать на миллионы. Когда с Эрве он играл в покер, они изготовляли условные банковские билеты по пятьсот и тысяче долларов — больше смахивало на ковбойские фильмы. Выигрывали друг у друга огромные суммы. А теперь вот он приходил к выводу, что не имеет ни малейшего представления о цене вещей. За определенными пределами, а именно — его ежемесячного пособия, деньги теряли для него всякий смысл. Если он затребует слишком много, переговоры провалятся. Если недостаточно… Но, честно говоря, намерен ли он завладеть
После четырех часов он купил хлеба и мороженой рыбы, которую можно было бы поджарить на плитке. Отправился в путь, предусмотрев полчаса, и не более того, на беседу с Элианой, так как затем предстояло тщательно разработать план, детали которого от него пока ускользали.
На горизонте небо очистилось, и на воде, по диагонали, сверкала длинная полоса света. Дорога высохла и затвердела, и едва уловимые дрожащие испарения на крыше означали, что и она высыхала. Он вошел и тотчас услышал шаги Элианы, словно стук козьих копытец.
— А, наконец-то! — воскликнула она. — К чему столько предосторожностей? Ты ведь догадываешься, что у меня для размышлений сколько угодно времени. Поговорим серьезно, Филипп. Сколько ты хочешь?
Люсьен не ожидал этого вопроса, который, пожалуй, соответствовал его планам. Он развернул рыбу и принялся готовить ее на плитке.
— Нет нужды подсовывать мне под дверь бумажки, — продолжала она. — Я тебя узнала. Ты предпочитаешь молчать, потому что тебе стыдно? Но никому, и уж тем более женщине, ты не поручил бы тут меня караулить. Ведь женщина может дрогнуть. И потом, неужели ты думаешь, женщине придет в голову нарвать для меня подснежников? Это уж оплошность мужчины. Ты выдал себя, Филипп. Цветы — это очень мило. Я ведь знаю, ты не злой. Тогда почему же ты обращаешься со мной подобным образом? И ведь ты меня, однако, любил. Я уверена: ты любил меня. Есть вещи, которые не позволяют обмануться… Вспомни о нашей первой ночи…
Люсьен, похолодев, слушал.
— Помнишь, Филипп?.. Скромный ужин вдвоем в той самой комнате, в гостинице… Ты был веселый и такой нежный… Я уверена, что потом ты изменился под влиянием женщины. Потому что ты слабак. Уверяю тебя, я не хочу говорить тебе неприятные вещи. Но ведь правда, ты встречаешься со многими людьми. Как же ты дал себе заморочить голову? Кто кому сказал: «А ну-ка обчистим эту дуреху?» Она, небось, признайся. А теперь, может, и не знаешь, как выпутаться. Видишь, даже возразить нечего. Филипп… Одно только слово… И, может, я смогу забыть.
«Ей на меня наплевать, — подумал Люсьен. — Сейчас я тебе покажу, что у него за душой, у твоего Филиппа, недотепа!».
Он вырвал листок из блокнота и написал: 80 МИЛЛИОНОВ, — затем исправил, так как Филипп, без сомнения, считал в крупных франках: 800 000. Сунул бумажку под дверь. За дверью вскрикнули от изумления и гнева, затем воцарилась долгая тишина. Рыба начала пригорать, запахло горелым. Люсьен подполз на четвереньках, погасил огонь и тотчас же снова сел у двери.
— Ты сошел с ума, бедный мой Филипп, — сказала она наконец. — А я-то думала… (Всхлипывание). Как же ты низко пал. Предупреждаю, этого не будет. И когда я выйду…
Внезапно она умолкла. Поняла, что, быть может, никогда отсюда не выйдет. Филиппу не грозило разоблачение. Она размышляла, и Люсьен кожей чувствовал эту тяжкую умственную работу. Страдал не меньше, чем она.
— Предлагаю сделку, — сказала она. — Спроси у них сто тысяч франков. Они сумеют собрать такую сумму без чрезмерных потерь, а я обещаю тебе, что буду молчать. Но, клянусь, извлеку из этого урок. В будущем мужчины… — Она понизила голос. — Пусть попробует, попадется мне хоть один!
Наконец вернулся тон, который бывал у нее на уроках, когда она пыталась заставить себя слушаться. Он написал: 700 000. Это было сильнее его. Хотелось мучить ее, чтобы отомстить… за все, за те ночи, которые она провела с Филиппом, и даже… не выразишь это словами… за нежность, которой он был обделен.
— Семьсот тысяч франков! — воскликнула она. — С ума сошел! Филипп, ты что! Я же объяснила тебе, что когда мой отец продал скобяную лавку, он думал, что может жить на ренту. Но ведь ты сам занимаешься торговлей, словом, кому, как не тебе, знать, что деньги каждый день падают в цене. Ты что, хочешь по миру нас пустить? Да?
Она подождала, затем молвила:
— Двести тысяч.
НЕТ. 600 000.
На этот раз она не сдерживалась, плакала. Не в силах говорить, она, в свою очередь, написала на той же записке карандашом с толстым вставным грифелем:
300 000. Это все, что они могут.
Люсьен перевернул записку.
500 000 ЭТО ПРЕДЕЛ. И ПОКЛЯНЕШЬСЯ ГОЛОВОЙ СВОЕЙ МАТЕРИ, ЧТО БУДЕШЬ МОЛЧАТЬ.
Она высморкалась. А он думал: «Недурно зашибают монету в скобяной лавке. Нечего мне лапшу на уши вешать!» Он забыл, что собирался вернуть деньги, если удастся захватить всю сумму. Влез в шкуру Филиппа. Стоял на своем, навязывая волю молодого мужчины. Поскольку она не шелохнулась за дверью, он отправил ей новую записку.
ПОКЛЯНИСЬ.
— Клянусь, — прошептала она.
Он расслабился, опершись о деревянную створку. Извелся сам, но был доволен. Пятьдесят миллионов, это, конечно, много, но если иметь в виду нынешние цены, — очень даже умеренно. Родители сразу же сделают все необходимое. Сейчас пятница. В субботу и воскресенье банки закрыты. Значит, деньги отпустят в понедельник. Поздно вечером. Дальше… Он не знал, что дальше, придется импровизировать. До сих пор не так уж плохо получается. Он встал, прислонился к двери. Никогда не забудет он эту лачугу, слабо освещаемую светом свечи, — дом с привидениями. Пальцем потрогал поджаренную корочку рыбы. Она была еще теплой. Он написал новый приказ.
ЛОЖИСЬ. А ЗАТЕМ ПОТОРОПИСЬ С ЕДОЙ. БЫСТРО ОСТЫВАЕТ.
Он прислушался к скрипу пружин и в приоткрытую дверь быстро сунул тарелку с едой. На этот раз она не встала. «Наверное, я переборщил, — подумал он. — Если она еще тут объявит голодовку, это я уже не буду знать, что делать!» Он замер и долго не шевелился. «Так. Хочет доконать меня молчанием. Ясно!» Погасил свечу и вышел.
Теперь надвигался страх, страх нового свойства — совершить ошибку, вызывающую прямое попадание молнии. Пока вел машину, думал, откуда лучше звонить родителям. Вспомнил, что недавно человек звонил из автомата. Одну кабину он присмотрел: на площади порта Коммюно. Но прежде придется заглянуть в местное почтовое отделение, отыскать в телефонной книге номер телефона гостиницы. «Отель Сантраль», — сказала Элиана. Была также еще одна не терпящая отлагательств проблема. Пятьдесят миллионов — должно быть, огромная куча купюр. Отец Элианы скорее всего уложит их в чемодан. А может, и чемодана недостаточно. Как же перетащить такой трофей на легком мотоцикле? Где спрятать? Чем больше он анализировал свой план, тем больше осознавал масштаб возникающих трудностей. Все это становилось слишком сложным для него. Он был похож на канатоходца, которого внезапно охватило головокружение.