Дурные приметы
Шрифт:
— Умираешь? — с интересом спросила Анастасия. Она лежала рядом с самого края, одетая, все в тех же брючках и в большом толстом свитере.
— Кажется, да...
— Что-то болит, наверное?
— Болит...
— Мне почему-то кажется, что у тебя должна болеть голова... Я угадала?
— Нет... Голова не болит... Но в самой голове, в черепушке... Творится что-то страшное... Там у мен1 кто-то завелся.
— Много выпили? — деловито осведомилась Анастасия.
— По бутылке. Уже заканчивали, а Самохин и говорит... Надо бы, говорит, добавить... Добавили.
— И Зоя была?
— А как же без Зои...
— Что с ней случилось на этот раз?
— Инопланетянин посетил... Воспользовался ее беспомощным состоянием.
— Опять? — удивилась Анастасия.
Ответить у Евлентьева сил не нашлось, и тогда Анастасия, легко спрыгнув с кровати и сразу попав ногами в шлепанцы, прошла на кухню, хлопнула там дверцей холодильника и вернулась со стаканом холодного кефира. Не открывая глаз, Евлентьев протянул руку, нащупал холодные грани стакана и, приподняв голову, залпом выпил. И тут же со слабым стоном снова упал на подушку.
Анастасия взяла из его ослабевших пальцев стакан, вытряхнула себе в рот остатки кефира. Чуть приоткрыв глаза, Евлентьев увидел на фоне светлеющего окна ее тонкую, не правдоподобно тонкую руку, которая казалась совсем полупрозрачной рядом с толстыми складками свитера.
— Выжил? — спросила Анастасия.
— Еще не знаю...
— Похмелишься?
— Упаси Боже!
— Значит, выживешь... Это хорошо. Тогда я собираюсь.
— Куда?
— За товаром... Возьму пару пачек «Московского комсомольца». Он хорошо расходится — народ любит бифштекс с кровью...
— Не надо, — Евлентьев пошарил в воздухе рукой, нащупал ладошку Анастасии и сжал, не позволяя ей отлучиться.
— Что не надо? Газету?
— Вообще не надо... Завязали с электричками.
— Виталик... А это... Кушать?
— Возьми в пиджаке... Во внутреннем кармане... На первое время хватит.
— Самохин? — удивилась Анастасия.
— Да.
Анастасия подошла к стулу, на спинке которого висел пиджак Евлентьева, скользнула ладошкой во внутренний карман и, Нащупав нечто похрустывающее, вынула две полумиллионные купюры. Подошла с ними к окну, осмотрела каждую с двух сторон, в полной растерянности повернулась к Евлентьеву.
— Послушай... А что... Разве есть такие деньги?
— Какие? — не понял Евлентьев, в это утро он вообще мало что понимал.
— По пятьсот тысяч рублей в одной бумажке?
— Других у него не было.
— А они настоящие?
— Магазины откроются... Проверим.
— Проверим, — кивнула Анастасия и снова сунула деньги в пиджак.
— Возьми одну себе... А вторую мне оставь, — простонал Евлентьев. От вчерашнего блеска в нем ничего не осталось — спутанные волосы, затуманенный взгляд, смятая рубашка уже не столь ослепительной белизны, какой она сверкала совсем недавно.
— А тебе зачем? — рассмеялась Анастасия. — Посмотри на себя, ты же недееспособен. Обманут, отнимут, сам потеряешь.
— Тогда бери обе, — сказал Евлентьев. Каждое слово давалось ему с такими муками, что Анастасия сжалилась и вопросов больше
Обычно после подобных испытаний Евлентьев приходил в себя где-то к вечеру.
Весь день он маялся, перекладывая с места на место книги, чинил краники, выключатели, ходил в магазин за хлебом и молоком, просто лежал, глядя в потолок и тихо прощаясь с жизнью. И только после пяти-шести часов вечера вдруг обнаруживал, что в мире есть звуки и краски, вспоминал, что совсем недалеко, в этом же доме, возле булочной есть тяжелая коричневая дверь, за которой его наверняка встретят радостными криками. Старший Варламов побежит ставить чайник, а младший, получив деньги, тут же мотанется за бутылочкой. А когда вернется через десять-пятнадцать минут, за столом уже будет сидеть Зоя. И только тогда Евлентьев поймет, что выжил, только тогда, не раньше.
Наверное, все так бы и случилось, и Евлентьев уже надел куртку, уже напялил на голову вязаную шапочку которая придавала ему вид легкомысленный и задорный, уже стоял у двери и, глядя в насмешливые глаза Анастасии, произносил бестолковые и лживые слова о том, что ему нужно где-то быть, кого-то видеть, что-то сделать... Когда Анастасии надоело его откровенное вранье и она сказала обычное свое «Катись!», раздался телефонный звонок. Евлентьев оказался к аппарату ближе и поднял трубку.
— Слушаю! — сказал он с надеждой получить еще один повод слинять на вечерок из дома.
— Жив? — прозвучал незнакомый голос.
— Да, вроде...
— Не узнаешь? Вчерашний твой собутыльник... Ну? Напрягись, напрягись немного!
— Елки-палки! — заорал Евлентьев, узнав Самохина. — А я не врубился, представляешь!
— Встречаемся через пятнадцать минут. Станция метро «Белорусская» — радиальная. Рядом табло пригородных поездов. Вот у этого табло.
Пятнадцати минут тебе хватит, чтобы дойти пешком. Вопросы? Возражения?
— Да вроде того, что... — начал было Евлентьев, пытаясь сообразить, что ему ответить, но Самохин прервал его.
— Вот и отлично, — сказал он, и из трубки тут же послышались частые гудки.
— Ни фига себе, — пробормотал Евлентьев, опуская трубку. — Через пятнадцать минут на Белорусском вокзале...
— Самохин? — спросила Анастасия.
— Он самый.
— Пойдешь?
— Конечно.
— Ну-ну... Ни пуха ни пера.
— К черту! — сказал Евлентьев и вышел. Пытаясь закрыть за собой дверь, он увидел, что ее придерживает Анастасия. Едва ли не впервые за последние дни она смотрела на него серьезно, даже встревоженно. — Ты что-то хочешь сказать? — спросил он.
— Да... Будь осторожен.
— Ты, наверное, что-то предчувствуешь? — усмехнулся он. Евлентьев с радостью отнесся к звонку Самохина, он позволял ему легко, без объяснений выйти из дома. Настроение Анастасии он не принял и о предчувствии спросил только для того, чтобы уйти легко и быстро.
— Тревога, Виталик... Не знаю откуда, но во мне тревога.
— Опять приметы?
— Да, Виталик, да.
— Какие?
— Дурные. Вчера, когда ты с Самохиным гудел, в окно птица залетела...