Дурочка
Шрифт:
– Я дома, – сообщаю громко, если кто не слышал, как я подъехала к дому и припарковалась у крыльца. – Мам, пап! Есть кто?
Шорох колесиков от тяжелого чемодана и в следующее мгновение, вижу, как мама, надрываясь, тащит его по лестнице, кряхтя от немалой тяжести.
– Помоги.
Подрываюсь и присоединяюсь к ней.
– Боже мой, что на тебе надето, – в ее голосе слышатся ноты возмущения, хотя сама одета не менее странно.
Спортивный черный костюм, очки размером с два чайных блюдца на макушке тюрбана темно красного
– Почему вы не приехали? Случилось что?
– Ничего не случилось. Я не могу на это смотреть, – она бросает чемодан у подножья лестницы и прикасается пальцами к моему прозрачному платью. – Сейчас же, переоденься.
– Мам?
– Я сказала, иди, переоденься!
– Мам.
– Ну, за что мне это? Ты меня не слышишь?
На ее лице крайняя смесь тревоги и не довольства. В глазах толика безумства, за которым кажется, прячется испуг. Хочется возразить. Отставляю чемодан в покое. Она молча указывает рукой наверх, кажется, что еще секунда, и она завизжит от моего непослушания.
Поднимаюсь на второй этаж, отмечая, как одежда хаотично разбросана по мебели вокруг. Бумаги из кабинета отца ворохом лежат по паркету, будто осенняя листва. То там, то сям. Их явно быстро просматривали и лишнее тут же отбрасывали в сторону. Реальность перестала казаться нормальной.
В моей комнате относительный порядок. Я давно здесь не живу, только ночую, поэтому держу вещи. Сдираю с себя ненавистное платье и белье. Поспешно переодеваюсь в майку и джинсы. Почти бегом спускаюсь вниз и закрываю дом.
Дом стоит в летней тьме, освещенный только Луной и звездами. Сегодня никто не включал ни фонари, ни подсветку. Слышно, как стрекочет насекомые и доносятся человеческие звуки от залитых светом соседских домов. Мама вытащила чемоданы и ждет у багажника моей Ауди.
Мы торопливо грузим вещи в машину. Садимся в салон.
– Не включай свет, – велит она, напряженно мотая головой и осматривая округу. – Езжай.
– Да что происходит? – завожу двигатель и кажется, что он грохочет на всю улицу.
– В аэропорт.
Я выразительно смотрю на нее, трогаюсь.
– Объясни же. Вы снова поссорились?
Она молчит, смотрит на зеркала заднего вида, вероятно, желает убедиться, что за нами никто не следует. В двенадцатом часу вечера, на въездной дороге машин нет.
– Куда ты летишь?
В руках у нее большая дамская сумка синего цвета. Все не в тон.
– В Дубаи. Вероятно, – отвечает она, наконец, повернувшись ко мне.
– То есть ты не решила? Из-за папы?
Они конечно сорились часто, но вот такого не было никогда.
– Из-за него. Он задолжал деньги Танталову, сама все знаешь.
– В смысле задолжал? Ничего не понимаю.
– Что тут понимать, Алиса? Танталов дал денег, он не сможет вернуть. Что за этим следует? – кажется, она готова меня распять за тупизну.
– Мама, я не знаю ваших дел. Я думала, со сделкой все нормально. Сегодня же обедали вместе.
Пытаюсь сообразить. Сделка была трехсторонней. Танталов выполнял роль банка для папы. Папа покупал у Берцева всю недвижимость. Танталов проплатил транш нам. Осталось заключить сделку. Затем пойдут оплаты по кредиту в виде ежемесячных выплат. Как мой отец мог задолжать Танталову?
Машина вывернула на главную автостраду, и мы влились в не значительный поток машин. Дальше нарушать правила дорожного движения не стоило. Я включила фары.
– Алиса, ты как всегда не желаешь меня понимать. Когда же ты вырастишь? Все элементарно, я же сказала. Отец должен денег, поэтому я уезжаю. Ты не знаешь кто эти люди? Ты вчера родилась?
Я веду машину, перестраиваюсь в самый крайний ряд, обдумывая услышанное. Кусаю губы, признавая, что да, я ничего не понимаю.
– А почему тогда я не еду?
– Ты ребенок. Всего лишь дочь. Что с тебя взять? К тому же, все знают, что ты не слишком, – она замялась, подбирая выражение. – Скажем так, в курсе всего. И кто-то должен будет заняться остальными делами.
– Может папа по-человечески объяснит, – бурчу недовольно я, следя за соседними машинами.
– Это вряд ли.
Меня так бесит ее манера все решать за отца. Он часто встает на ее сторону. Так было, когда я решила учиться и поступать в университет, затем с правами на машину, потом с отдельным проживанием. И все равно мама упорно думает, что только она вправе решать все за всех. Подобное злит неимоверно. Некоторое время, я молчу, переваривая собственную обиду. Отец все объяснит. Наверняка, он в офисе. Дома его не было.
– А почему вы на звонки не отвечали?
– Телефонов нет, – сообщила она, разминая пальца словно пианист, погруженная в себя.
– Что это значит?
– Алиса, хватит, не уже ли не понятно. Нет, значит, нет! Совсем. Вернешься домой и все поймешь.
– Ты хоть позвонишь, когда прилетишь на место? Мой сотовый на месте.
Она тут же выпрямила спину, оглядела меня с ног до головы, полными беспокойства глазами.
– Где твоя сумочка?
– Дома, – ее взвинченность, начала передаваться и мне. – Я забыла ее, когда переодевалась.
– Хорошо, – откинулась на спинку сидения, и снова уставилась на поток машин и огни автострады. – Проблем меньше.
– Позвонишь?
– Позвоню обязательно, как только смогу.
Дальше мы едим в полной тишине, слушая шелест кондиционера. Я не решаюсь ее спрашивать, а она ничего не говорит, расстроенная, погруженная в собственные невеселые мысли. Так происходит всегда, когда у нее с отцом между собой совсем плохо.
Проехав пост оплаты парковки, выхожу из машины, чтобы помочь выгрузить чемоданы. Их четыре и одной ей не справиться. Ночное небо гудит от двигателей. Жара отступили и легче дышать.