Дурочкины лоскутки. Старые и новые житийные страницы
Шрифт:
Послевоенье – это не просто первые годы жизни после войны. Послевоенье – жизнь без войны. Послевоенье моего послевоенного поколения длилось до начала Афганской военной кампании. И все это долгое время жития нашего народа после Великой Отечественной войны, обалгиваемое ныне рассеянными по миру всяко-разными «идолищами погаными», было самым благополучным в советской истории, а Отечество – самым сильным.
В своей замечательной книге «Невидимая Хазария» другая моя соименница Татьяна Грачева пишет о том, что священная государственность сводится к одному слову – жизнь, которое заключает в себе три самых важных христианских понятия – веру, надежду, любовь – во всех их высочайших
Прошло время, подросли новые журавлята, в их юных крыльях затрепетала древняя тяга к полету. Вон они, журавли, летят. Видите? Возвращаются домой… Правее, правее смотрите: летят рядом с солнцем! Увидели? Ну вот и хорошо, ведь нам вместе с ними поднимать и вести стаю.
С замиранием сердца я ждала появления своей книги «Вериги любви». Раньше трепетала, нынче волновалась всерьез. И то: раньше была поэзия, а теперь года склонили к суровой прозе. Описывать реальную жизнь – не в бирюльки играть. Психоз достиг апогея, когда невидимые миру вериги, случайно защелкнувшиеся на моей шее в Переяславльском Рождественском монастыре и за годы пригревшиеся на моей душе, как родные, увидел слепец. Человек как человек, только с поющей палочкой и задумчивой собакой.
Она первая подошла ко мне, помахивая хвостом и улыбаясь, и что-то сказала на особом, с музыкальным подвывом, языке.
– Повтори, – попросила я, – не разобрала.
– Она вас пожалела, что тяжелая на вас шкура, – перевел человек.
– Шкура как шкура. То есть… что имеет в виду ваша дворняжка?
– Это она теперь дворняга, а раньше была неведомой породы, уж не знаю, какой. Напросилась ко мне в поводырки, я не отказал. Вдвоем, как вы понимаете, виднее на миру живется.
– И, стало быть, рядом с вами в дворнягу превратилась?
– Так ей захотелось. Я думаю, что ее мои страдания переменили. Сердечная собачка, ласковая. Моя лохматая стена.
«Стена» потерлась о мою правую ногу, потом зашла с левой стороны, выжидательно поглядывая.
– А вы погладьте ее, не бойтесь.
Собак я сроду не боялась. Погладила, глубоко запуская руки в рыжую шерсть.
– Давно ли вериги носите? – а ведь этот вопрос вроде и не должен был прозвучать…
Я уставилась на слепца:
– Вы что, ясновидящий?
– Можно и так сказать. Зрение – явление многообразное, одним определением не обойтись, – человек снял черные очки, и я увидела ярко-синие, с незрячей прозрачинкой, глаза.
– Как это случилось, ну… что вы… – мои слова словно стеснялись соединиться в стройную речь.
– Я глазами слеп от рождения, но вижу по-иному. Вас вот вижу с цепями на шее. Их ведь на самом деле нет? Есть ваше согласие их носить. Стало быть, я вижу это согласие.
– Цепи настоящие, святого Никиты Столпника вериги, они в храме монастырском висят, рядом с алтарем. Ну, а на мне – воспоминание о них, наверное.
– Добро, добро… Жизнь тяжела, как вериги, а – не скинуть, приходится носить. И все ведь так живут, каждая живая душа.
Мы распрощались – мужчина, женщина и собака, носители памяти о древнем содружестве в земном мире. Так вот о чем загадочные вроде стихи моего учителя Федора Григорьевича Сухова! Он тоже видел.
Глас вопиющего в пустыне,А может, не в пустыне, нет.Не верится, что хизнет, стынет,Наш белый леденеет свет.Не леденеет, свято веритДуша душе, рука руке,И возглаголят даже звериНа человечьем языке.Написано в далеком 1980-м, аукнулось – ныне. Вспомнились и мои давние черновые строки непроявленного стихотворения, не перенесенного на бумагу из стихийного виталища-пространства. Ну-ка, рассмотрим слов'a через время:
Вся живность говорит на Божьем языке,Иначе бы мы мира не объяли…Эти перекликающиеся с суховскими строки я извлекла из собственного сердца тогда же, в 1980 году, в пору своего 33-летия. Строчки «улеглись» в черновую папку, но о чем они, я тогда просто-напросто не понимала. Теперь-то знаю: душа готовилась к принятию благой ноши возраста Иисуса Христа, ведь Он всех и навсегда призвал: «Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня…» (Мф. 11.29). Господь распечатывал замкнутые до поры до времени в моем сердце пути стяжания истины, раскрывал плотяные затворы, и я снова училась говорить.
Имя земной твари дал Адам, и этим Господь указал на владычество первочеловека над иными насельниками Эдема. И покорилась человеку всякая плоть, и стала ему служить: гнуться звериным рыком до земли, воздыматься зорким клёкотом до неба. Путь-то через горы-долы жизни и смерти лежит пред человеком немалый, неведомый, непреклонный…
Когда мне встречается бездомная собака, знаю заранее: сначала она осторожно двинется следом, потом рядом потянется, робко заглядывая в мое лицо и повиливая хвостом. А когда поймет, что нравится, побежит, счастливо лыбясь, впереди новоявленной хозяйки. Своим нежным трепетным сердцем собака чует временность своего обретения, но все равно готова любить и служить. Ведь так повелел Бог.
А может быть, собака и не подозревает о существовании времени? Что если земная жизнь для нее вечность, в которой непременно надо быть рядом с человеком?
Через много лет я открыла «Псалтырь в Святоотеческом изъяснении», изданную на Святой Горе Афон, и прочла: «Глас Господень – это благодать Святого Духа. Глас Господень творит чудеса в чувственных стихиях: в морях и реках, в воздухе и в облаках… Всякая тварь едва не вопиет, возвещая о Своем Создателе. В пророческом смысле – это предсказание Гласа с Неба на Иордане, который возгремел над водами многими, Своему свидетельствуя Сыну»…
Вскоре после выхода книги о веригах любви я получила первый отзыв – длинное письмо из Суровикино от старого станичника Алексея Алексеевича Лободина. О многом это письмо: о детстве и войне, о городе и деревне, о стариках и детях. О минувшем, настоящем и будущем.
Между прочим, не зная о моих научных изысканиях, Лободин предлагал мне «засесть» за кандидатскую диссертацию о языке эпохи Александра Невского: «Еще поработать – и с Божьей помощью…».
И далее: «Особо хотелось бы коснуться темы о Сталине. Вы пишете: «Всю жизнь ищу ответ на очень важный для меня вопрос: почему плакали мои родные, когда умер Сталин?». А у меня к Вам вопрос: Вы читаете то, о чем пишете? Вы же сами отвечаете, и совершенно правильно отвечаете! И я считаю так же, как и Вы: в эпоху Сталина народ знал, что находится под надежной защитой, что Сталин защищает страну, а значит, народ. Вот поэтому все и плакали, ведь никто из простых смертных не ведал, что будет после. Назовите хоть одного человека, кто плакал бы о Хрущеве или Ельцине (кроме родных). В период ельцинской «свободы» вспомнили древнюю фразу: «Надо собирать камни». На самом деле Ельцин так их разбросал, что Путин за восемь лет своего правления собрал лишь малую толику булыжников. И неизвестно, сколько десятилетий будем их собирать…».