Душа для четверых
Шрифт:
– Кто спер?
Воровство не поощрялось. Могли, конечно, забрать полтинник, да и о судьбе отданных Палычу денег никто иллюзий не питал, но вот так, втихомолку стащить деньги и не признаваться… Сначала заначка сухонькой Анны Ильиничны, потом колечко в ломбард сдашь, а потом будешь ходить с одной целью – выручить, да побольше. И зачем тогда? Этот фикус скрюченный, этот браслет с ракушками, это отражение в зеркале – собственное сморщенное лицо, и печальная, тихая мысль: «Это и вправду я?»
– Кто? – Галка почувствовала, как колет щеки.
– У меня денег даже на газельку нет! – огрызнулась Кристина, и все перевели на нее взгляд. Маша, казалось, отяжелела, оплыла
– А заказ? С черепахой? – тихонько спросила Маша.
Она сама сложила в белый ящик кошачьи миски, полупустой пакет корма и ампулы из холодильника. Никто не стал спрашивать зачем. Перебесится.
Кристина вскинулась:
– Пока дорисую, пока заберут, пока деньги скинут… А предоплата кончилась. Жрать дома нечего, а мне часами тут торчать приходится.
– Так не приходи. – Галкин голос, казалось, бил по каждому в комнате. – Вали на нормальную работу. Подработку ищи.
– Ты еще поучи…
– Ша! – Дана вклинилась между ними, широко развела руки. – Потом разборки будем устраивать. Кристин, не надо, сказала бы нормально, и все. Мы же люди, поймем.
Постучались в дверь. Палыч.
– Настучите? – Кристина сузила глаза.
Ее волосы, крашенные пятнами и кое-как собранные заколкой, растрепались, ноздри раздувались, по щекам растеклась белизна. Самая старшая из них и самая безмозглая: кредитов столько, что порой приходилось собственного сына, младенца, кормить одними лишь разваренными макаронами. Об отце ребенка никто из них не спрашивал, да и Кристина не горела желанием делиться личным. Она плыла, медленно и ровно, не замечая никого вокруг, даже не пытаясь зацепиться за торчащую ниже по течению корягу или острую траву.
Галка вглядывалась в эту злость, этот голод. В бедность.
– Да пусть подавится, – фыркнула она и отошла.
Сдали Палычу документы и бумаги, мелкие купюры, показали подписанные мешки. Палыч задумчиво походил по комнатам, заметил старый радиоприемник и, улыбаясь, как ребенок, пощелкал тугими кнопками. Его лоснящееся лицо будто засияло изнутри:
– У отца такой же был… Зверь!
Чужие эмоции прижились внутри, проросли в глубине каждой, еще оставаясь желтыми синячками, но уже почти не было больно. Даже затопленный чернотой двор, беспросветный, едва различимый изломами теней и отсветами зажженных в квартирах люстр, все еще казался родным, но теперь стал скорее едва вспомнившимся сном, чем реальностью. Галка запрокинула голову, вгляделась в слабую белизну неработающего фонаря – во всех окрестных дворах не горел свет, власти обещали что-то по поводу новых энергоконтрактов, «поменяем все светильники на светодиодные, заживем…». Анна Ильинична помнила, как раньше на кухню заглядывал белый горящий глаз фонаря, и все думала, доживет ли до момента, когда он откроется снова.
Помнила это теперь и Галка.
Помнила и роды, и скрюченного сына, которому не суждено было повзрослеть, не суждено было даже пожить. Помнила мужа своего, безусого на бархатной подушке.
Не своего, конечно. Анны Ильиничны.
Машка ежилась то ли от ветра, то ли от слез, топталась на холмике раскисшей земли. Палыч помог вынести здоровенный короб и, отфыркиваясь, поставил на лавку. Галке захотелось погладить сырые деревянные перекладины рукой.
– Завтра сможете закончить? Или заявку новую создавать?
Никто не ответил. Дана подогнала отцовскую развалюху с проржавелым днищем, и Палыч втолкнул белый короб в багажник:
– Поменьше набирайте. Синдром Плюшкина какой-то…
– Это память, – огрызнулась Галка, от усталости растерявшая всю язвительность.
– Это мусор… Маленькие вы еще, чтоб это понимать.
Отсалютовав, Палыч ушел. В ночном неподвижно-черном воздухе отчетливо пахло дождем: то ли прошедшим, то ли вызревающим, и даже аромат старого машинного салона не помог выгнать этот запах из ноздрей. Хрустели промерзшие сиденья, изо рта рвался бледный, тут же рассеивающийся пар. Галка обхватила себя руками, убаюкивая стуком собственных зубов.
Машина капризничала, а Дана психовала, материлась и колотила по резиновой оплетке руля. Остальные молчали. Кристина, по-видимому, все еще злилась из-за денег, растерянная Машка прижимала к груди мясистый фикус, чуть дремала Галка.
– Ты у папочки разрешения спросила? – Едкость Кристининого голоса даже сонную Галку прожигала насквозь.
– Обойдется. – «Шестерка» зарычала и сдалась, Дана еще разок двинула по рулю, просто для спокойствия. – Даст он, конечно. А потом догонит и еще… В гараж везем?
– Меня забросьте в кафе, – встрепенулась Галка. – Я на смену опаздываю.
– А разгружать кто будет?!
– Слушай… – Галка круто развернулась и заглянула в бледное Кристинино лицо.
Она думала увидеть злобные глаза и сжатые в полоску губы, но заметила лишь усталость и что-то ледяное, подмороженное в полупрозрачной радужке.
– Слушаю.
– Спокойней будь.
– Как маленькие, – вздохнула Дана, пытаясь объехать глубокие промоины в асфальте, заполненные снежно-дождевой водой. «Шестерка» подпрыгивала, билась о колдобины днищем и стонала, но Дана управлялась с ней умело, как будто была старым и лысым дальнобойщиком, а не хрупкой девушкой, едва заметной из-за руля.
– Не страшно? – Кристина, казалось, готова была переключить свою едкость на любого, только бы никто не вспоминал о сворованных деньгах. – Семнадцать лет, и ни прав, ни опыта. Въедешь куда-нибудь, и отец…
– Уж не тупая, не была бы в себе уверена – не ездила бы. Думаешь, мне хочется, чтобы папочка узнал об этом? А если тебя что-то не устраивает, то можешь прямо на ходу выйти, мы не расстроимся.
Дальше ехали молча. Маша вжималась в сиденье и варежкой гладила фикус, нашептывала ему что-то, Галка то проваливалась в сон, то выскакивала из него на очередной кочке. Ночной город скользил влажной полосой с нервными штрихами вывесок и фонарей, вплетался в дремоту и таял, как первые бело-колючие снежинки, которые не успевали долететь даже до капота…
И таким странным казалось спящей Галке, что и улочки, и супермаркеты, и Дворец культуры металлургов живут, а Анны Ильиничны больше нет.
Глава 1
Галочье гнездо
Полуночное кафе Галка любила особенно, даже называла его «моя любимая рыгаловка». Уже с порога в лицо било духотой и запахом горелых свиных шкварок, но голодной Галке и эти ароматы казались божественными. Напарницы фыркали, что готовят здесь хуже, чем в школьных столовых, а Галка любила и клеклое картофельное пюре на воде, и мясные тефтели, и наваристый, с золотистыми бляшками жира суп-лапшу… Тем более что приходили сюда не есть: музыка грохотала до рассвета, на крыльце было не протолкнуться от полуголых людей, размахивающих в холодном ноябрьском воздухе красными огоньками сигарет, а жители окрестных панелек давно объявили заведению войну, но победителями так и не стали. Привыкла Галка и к дракам, и к разбитым головам, и к нарядам полиции – один из молоденьких оперативников казался ей ничего таким, сладко улыбался и кивал издали, но отчего-то не подходил.