Душа моя - элизиум теней
Шрифт:
Вероники. Я знала ее до революции еще девочкой, теперь она известная художница. Кроме
основного таланта она обладает еще, несомненно, комическим даром. Целый вечер она
занимала нас, рассказывая разные эпизоды из своей жизни с таким неподражаемым
юмором, что я давно так не смеялась. На груди у нее была приколота очень интересная
брошка, привлекавшая наше внимание. «Мне подарила ее Лиля Брик», – сказала
Алиса Ивановна. Я упомянула о том, что на-днях познакомилась
совершенно очаровала меня. Оказывается, Алиса Ивановна хорошо с ней знакома и тоже
находит ее очень привлекательной. Как доказательство ее необычайной сердечности, она
рассказала, какой случай произошел с ней. Алиса Ивановна и ее муж композитор Майзель
материально живут, как и многие артисты, то густо, то пусто. Однажды летом на юге
супруги впали в состояние полного безденежья. И вдруг на лестнице гостиницы, где они
жили, Алиса Ивановна нашла 8 рублей. Она немедленно наступила на бумажки ногой и
сказала мужу: «Я никогда в жизни ничего не украла, но за эти деньги я готова драться».
Немедленно были посланы в Москву три телеграммы одинакового содержания «спасите».
Сейчас же откликнулась Лиля Брик, переведя им молнией полторы тысячи.
11. Старость
...И вот пришла старость... Интересно отметить, что чем старее становишься, тем более
отодвигаешь назад начало старости.
При первой постановке оперы «Фауст» в 1839 г. Жюль Симон, увидев, что в хоре стариков
поющие дрожанием всех членов стараются подражать самой глубокой старости, спросил у
композитора, какой возраст имеют его старики. Гуно, которому тогда было лет сорок, отвечал, что они находятся в крайней старости, что им лет 65 или 55. Через 30 лет, слушая
ту же оперу вместе с композитором, Жюль Симон задал ему тот же вопрос. Гуно, бывший
тогда уже на склоне лет, отвечал ему: «Мои старцы – настоящие старцы, им лет 80 или
90».
Ко мне пришла в гости моя 80летняя тетка Екатерина Ивановна и заявила: «Как скользко
сегодня, я так боялась упасть, что шла еле-еле передвигая ноги, как столетняя старуха». Я
в душе посмеялась, подумав, не все ли равно, 80 или 100 лет. Мне самой было тогда
лет 4045.
Все познается лучше всего на собственном опыте. Я сравниваю физические состояние мое
и нянино в момент возращения из Новосибирска в 1944 г. и теперь. Насколько мы обе
постарели и ослабели, особенно няня (она старше меня на три года, ей сейчас 77 лет) – а
ведь прошло только 6 лет.
Английский писатель Bennet характеризует этапы старости: «В семьдесят лет старики
начинают
море. В восемьдесят пять со своей беспокойной и обдуманной речью они являются
абстрактным голосом человеческой мудрости. С изумительной быстротой старики
накопляют мудрость в последние годы и мудрость сопутствует даже глупостям, которые
они иногда совершают».
«Что бы ни говорили сентиментальные люди, – пишет английская романистка Hutten, –
старость является одной из форм разрушения, которое никогда не бывает красивым само
по себе. И если некоторые старики сохраняют красоту в пожилом возрасте, а иногда даже
приобретают ее, то это является результатом разумно, честно и мужественно прожитой
жизни. Но даже они выглядят привлекательными вопреки старости, а не в зависимости от
нее.
«Мне кажется, – говорит Гете, – что облик человека есть лучший текст ко всему тому, что
можно о нем подумать и сказать».
Французский писатель Марсель Пруст где-го заметил: «Старость кокетлива и болтлива».
Болтливость, по моему мнению, действительно типична для старости, а вот с кокетством я
не могу согласиться. В жизни мне часто приходилось встречать стариков опустившихся, не обращающих ни малейшего внимания на свою внешность, без всяких признаков
кокетства.
Говоря о ранней кончине Станкевича, Тургенев пишет: «Смерть имеет глубокое значение, если она выступает, как последнее из сердца полной, развившейся жизни: старику она –
примирение, она ему – веление судьбы».
Тургенев стал очень рано задумываться о старости, ощущать ее и говорить о ней.
Еще юмором проникнуты его высказывания, когда в возрасте 42 лет он пишет Фету: «И
мы съедем, наконец, в тихую пристань старости, и явится тогда возможность старческой
деятельности и даже старческих радостей, о которых так красноречиво говорит Марк
Туллий Цицерон в своем трактате «De senectute». Еще несколько седин в бороду, еще
зубочек или два изо рту вон, еще маленький ревматизмик в поясницу или в ноги, и все
пойдет, как по маслу».
«Мой друг, старость – это тяжелое, тусклое облако, заволакивающее и будущее, и
настоящее, и даже прошедшее, так как делает его печальным, стушевывая и надламывая
воспоминания. Надо защищаться против этого облака. Мне кажется, что Вы недостаточно
защищаетесь. Прощайте и до свиданья, мой дорогой друг. Будем же держать голову
высоко, пока ее не покроют волны». Это уже через 12 лет значительно более уныло звучат
его слова, обращенные в письме к Флоберу.