Душа моя - элизиум теней
Шрифт:
вы тратитесь на трамвай». Все служащие конторы, начиная с управхоза, сами занимали в
то время незаконно комнаты и квартиры, которые им пришлось освободить, когда
приехали хозяева. Я была первая ласточка, и потому они меня возненавидели. Потеряв
терпение, я обратилась к адвокату и подала в суд. Дело мое было правое, и суд вынес
решение о предоставлении мне комнаты в назначенный срок. Все-таки танкиста из
комнаты пришлось выселить в принудительном
86
Наконец, 13 декабря 1944 года судебный следователь позвонил мне вечером, что моя
комната освобождается, и завтра с утра я могу ее занять. Как я была счастлива, от
радостного волнения я не могла заснуть всю ночь. Но это была моя Пиррова победа.
Борьба со звериной ненавистью, грубостью, произволом надломила мои силы (мне было
68 лет), всю зиму я не могла придти в норму.
При моем отъезде от Черкасовых Николай Константинович сказал мне: «Скоро ваш день, Евгения Алексеевна, мы, как всегда, придем к вам пить чай». Несмотря на радость,
которую мне доставляли собрания родных в мой день 24 декабря, я ответила: «Нет,
Колечка, ничего не выйдет, мне сейчас сто лет». Когда в день переезда меня посетила моя
воспитанница Лена Фомичева, она была поражена моим видом. «Евгения Алексеевна, что
с вами, у вас все лицо в морщинах!». Я, всегда такая моложавая, выглядела старше своих
лет.
Возвращаясь назад, скажу, что моя жизнь в коммунальной квартире с 1932 по 1941 г.
протекала в хорошей, дружественной атмосфере. Две большие комнаты рядом со мной
(между нами была незаколоченная дверь) занимал преподаватель хорового пения
Виноградов. Семья его состояла из жены и двух сыновей, которым в момент моего
поселении было 12 и 14 лет. Через дверь до меня доходили только ласковые «Поленька» и
«Пашенька», как называли друг друга супруги, и никогда ни слова, произнесенного в
повышенном тоне. Тихие и хорошие были и дети, ласково воспитывали их родители. Не
было у них радио, которое при злоупотреблении может свести соседа с ума, если у него
слабые нервы. В комнате, выходящей на двор, жил столяр Любавин, который вскоре после
моего поселения женился, при мне же родились его сын и дочь. Маленькую комнатку
рядом с Любавиным занимала сиделка в больнице Лина, которая нас обслуживала.
Религиозная Виноградова очень привязалась ко мне и говорила, что молится за меня утром
и вечером. Мой атеизм ее не смущал, она уверяла, что у бога есть особое место и для
неверующих. «А вы чистая сердцем, бог таких любит», – убежденно заявляла она. Она
имела сильное влияние на мужа, который на все смотрел ее глазами. Любавин,
умелый и работящий, охотно и бескорыстно справлял все хозяйские дела по квартире.
Жена его Фрида тоже оказалась умной и милой женщиной. Таких же родили они и деток.
За 9 / лет совместной жизни в нашей квартире никогда не произошло ни одного
недоразумения. Жили одной коммунальной семьей, в затруднениях все всегда находили у
меня совет и моральную помощь, также как я у них – физическую и техническую. Когда
при мне говорили, как трудно складывается жизнь в коммунальных квартирах, я гордо
заявляла, что в таких условиях надо уметь жить, и я этим умением обладаю.
Как-то в парикмахерской я видела интеллигентную женщину, которая вся мучительно
дергалась, как от пляски св.Витта. Парикмахер рассказал мне, что заболевание явилось у
нее в результате неприятностей в коммунальной квартире. А мне опять подумалось, что
вот она не сумела поладить с соседями, а я сумела.
В дальнейшем жизнь доказала мне на опыте, что кроме умения в моем случае было
наличие благоприятно сложившихся обстоятельств. Как я тогда преувеличивала силу и
значение своего «умения».
В 1941 году, к началу войны, ситуация в нашей квартире изменилась, но атмосфера
продолжала оставаться дружественной. Виноградовы имели несчастье лишиться своих
взрослых сыновей еще до войны. Талантливый музыкант, студент Сережа погиб от
туберкулеза, Николай заболел неизлечимой формой шизофрении и был отправлен в
больницу. Супруги по разному реагировали на свою потерю. Она ударилась в религиозное
помешательство, все время проводила в церкви, дома только ночевала. А муж завел себе
вторую жену, выбрав ее среди участниц своего хора. Во время блокады первая жена
Виноградова умерла. В нашей квартире теперь появилась уж законная вторая. Вот эта
женщина свела на нет мое самомнение об умении жить в коммунальной квартире.
Комнату свою я нашла в ужасном виде. Уже не говоря про грязь и запущенность, окно
было не замазано, одно стекло выбито, электричество перерезано, холод адский. В
квартире тогда находились только «молодые» супруги Виноградовы, Любавины были в
эвакуации, Лина умерла в блокаду от голода. Нужно отдать справедливость Виноградовым
за то, что в первые дни моего переселения они оказали мне помощь, иначе я совсем бы
пропала. Не говоря о полном комфорте, в котором я оставила комнату, как трудно было
восстановить хотя бы самую примитивную возможность существования. Сначала