Душа моя - элизиум теней
Шрифт:
палочкой, всегда обремененную большими пакетами, которые она тащила с трудом. Лицо
ее, молодое, довольно привлекательное, казалось всегда утомленным. Выражение
красивых карих глаз было ласковое, доброжелательное. Когда у нас проездом остановился
художник Кибрик, хромая дама принесла ему какую-то вещь, в которой он нуждался. Я
открыла ей дверь и познакомилась с ней. Кибрик сказал про нее, что она тоже художница, но не талантливая.
и иногда останавливались поговорить о нашем родном Ленинграде. Я всегда верила в свое
чутье на людей, но в данном случае как оно меня обмануло. Раз как-то художница зашла к
нам, она задумала написать портрет Николая Константиновича, но он в это время надолго
уехал на съемку в АлмаАту. Тогда она обратилась с предложением ко мне: «У вас красивая
голова, разрешите мне написать ваш портрет». Я согласилась и заговорила о плате, она
как-будто даже обиделась. «Что вы, что вы, это будет моей радостью. Да ведь я вас
порядком помучаю. Вот только, может быть, выйдет плохо, тогда попробуем еще раз». И
вот она стала приходить ко мне, писать меня в черном шелковом платье с розовым
шарфиком на шее. Между прочим, с первых же сеансов моя новая подруга сообщила мне, что она получила премии за портреты Шостаковича и Халилеевой. Это заставило меня
смотреть другими глазами на ее, как мне казалось, неприятную манеру класть краски. Я
устраивала ей небольшие завтраки, кормила ее сахаром, который обменяла на золото. Она
торопилась кончить портрет к выставке новосибирских художников. Приблизительно
после 15 сеансов художница понесла мой портрет куда-то на экспертизу, но, очевидно, он
был безнадежно забракован. По ее словам, неудача была во мне, на выставке будут
представлены только портреты знатных людей. Но что это неправда, я убедилась, когда
увидела произведения новосибирских художников. Все знакомые и родные не находили
портрета похожим, а выполнение его называли мазней. Но сеансы проходили в
оживленных беседах. Мы с художницей казались созвучными, она тоже очень много
читала и думала, восхищалась моей наружностью и хвалила и общий ансамбль, и каждую
статью в отдельности. Я только потом поняла, какая она была льстивая, как мало было в
ней искренности, и слушала, развесив уши. Художница много мне рассказывала про свою
семью, о трагической гибели отца и матери во время блокады, о своей трогательной
дружбе с сестрой. Разговор зашел о ленинградских жилищных условиях. Она
расхваливала до небес свою квартиру и с места в карьер
прекрасную солнечную комнату в 15 метрах рядом с собой. А меня как раз сильно
тревожил квартирный вопрос, друзья писали, что моя чудесная комната занята – удастся
ли мне ее получить? Я как-то спросила мою новую подругу, есть ли у нее в квартире
ванна, она мне спокойно ответила, что у них две ванны. Это уж был для меня большой
соблазн, отсутствие ванны – единственный недостаток моей голубой комнаты. Одним
словом, я была совершенно покорена и приняла предложение моей поклонницы по
приезде в Ленинград ехать с вокзала прямо к ней на квартиру.
83
Ну и пришлось мне хлебнуть горя, так доверившись мало знакомому человеку, лживому с
головы до пят.
10. Возвращение в Ленинград
Вспоминается мне 27 января 1943 г., один из счастливейших дней моей жизни. У
Щербинских в комнате было радио. Оленька всегда утром слушала последние известия и в
случае чего-нибудь важного, перед уходом на работу сообщала нам с Наташей. Так было и
в это памятное утро. Войдя, Оля с громадным волнением объявила о снятии блокады с
Ленинграда. Радость наша была неописуема. С этого дня я стала деятельно готовиться к
отъезду домой. Мои родные смеялись надо мной, когда уже в марте месяце все мои вещи
были уложены и готовы к упаковке. А мне просто доставляло удовольствие копошиться с
укладкой, мечтая об отъезде. И вместе с тем, я ни минуты не сомневалась во всем
тяжелом, что мне предстоит пережить по приезде. Как в Дантовском Аде волею
божественной справедливости (La tema si volge in disio) страх мучений обращается в
желание, я вся жила только одной мыслью: «скорей бы, скорей!».
Уезжая из Ленинграда, перед тем, как покинуть мою комнату, я нежно с ней прощалась.
Как Лиза в «Дворянском гнезде», ходила я касаясь руками вещей – свидетелей и спутников
10летней жизни, проведенной в их окружении. Совсем в другом настроении уезжала я из
Новосибирска. Наш отъезд состоялся 26 июня 1944 года. Этот день надолго остался
памятным для сибиряков. Машине, отданной в распоряжение Николая Константиновича
для перевозки на вокзал его семьи, пришлось сделать несколько рейсов. Мое место было в
последнем. Я ходила по опустевшим комнатам, прощалась с городом, так гостеприимно
приютившим нас, а сердце радостно билось от сознания, что через несколько дней я буду в
дорогом, родном Ленинграде.
Вокзал я застала в необычайном оживлении. Пушкинский театр реэвакуируется. Эшелон