Душа на осколки
Шрифт:
– Пойми, Альма, так будет лучше. Лучше для тебя.
И пусть девичье сердце кричало, что не лучше, что он понятия не имеет, что для нее лучше, Альма попыталась сказать как можно спокойней:
– Я понимаю.
Спину прожигал пристальный взгляд мужчины, вид за окном то и дело расплывался перед глазами, но это было не важно. Она хотела лишь одного – чтобы он оставил ее одну. Чтоб сделал вид, что сегодня ничего не произошло. Чтоб дал возможность вдоволь наплакаться, жалея и одновременно ненавидя себя.
Первый поцелуй грозил стать худшим воспоминанием всей ее недолгой
– Что ты понимаешь? – но он не спешил уходить. Так и остался сидеть на кровати, теперь повернувшись к окну.
– Это было ошибкой, такое больше не повторится. Простите и забудьте… Что я… Простите, – Альма нашла в себе силы сказать все это в лицо мужчине. Сказать именно то, чего он ждал от нее. С одной единственной целью – он нуждался в этих словах. Не она. Она в них не верила, но эти слова были нужны для его успокоения. А успокоившись, он оставил бы ее в покое.
– Прости меня, Альма, я не должен был допускать подобное, – первым зрительный контакт разорвал именно он. Опустил взгляд, покачал головой. Как он мог упустить? Как мог допустить?
– Я больше никогда не вспомню…
– Из этого ничего бы не получилось, гелин. Поверь мне, ничего бы не получилось… – Ринар говорил очень уверено. У Альмы не возникло сомнений – он верит в собственные слова. Он так считает. И совершенно все равно, что думает при этом она, ведь для любви нужны двое, и пусть в подобной паре любить может только один, но другой должен позволять себя любить. Он этого делать не собирался. Он не нуждался во влюбленной семнадцатилетней дурочке.
– Я хочу побыть одна, – на глаза снова навернулись слезы, а горло сжал спазм. Вот теперь хотелось пожалеть себя. Наедине с собой же. Без посторонних глаз и ушей. Без пристального взгляда виновника этой жалости.
Отвернувшись к окну, Альма прикусила щеку. Сдерживать очередную порцию рыданий получалось из последних сил. Благо, он не медлил. Девушка слышала звук расслабившихся пружин матраца, легкий стук каблуков его сапог, скрип двери. Ринар вышел, наконец, оставляя ее одну.
И слезы снова не заставили себя ждать. Вернувшись к кровати, Альма обхватила подушку руками, зарываясь в нее лицом, пряча стыд и разочарование. В себе, в своих глупых надеждах, в мире вокруг, во всем, кроме него.
***
– Мой лорд, – Аргамон дожидался Ринара, стоя под дверью. Ровно за десять секунд до того, как хозяин взялся за ручку с той стороны, управляющий отскочил от двери, стирая следы подслушивающих чар.
Он не знал, чего в его мыслях сейчас было больше – радости или отчаянья. Ринар так и остался за своей стеной между его прошлым и миром вокруг. Альме не удалось пробить эту стену, и это заставляло почти отчаяться, но Аргамон снова и снова повторял: не удалось пока… Только пока.
– Что ты тут делаешь? Собираешься таскаться за мной целый день? – Ринар был раздражен, зол. На себя, на него, на всех.
– Нет, милорд, я просто волновался, вы ведь не объяснили…
– А я должен что-то тебе объяснять? – уже вторично на протяжении часа он срывался на гневный рык.
– Простите, я волновался за Альму.
– Она думает, что влюблена в меня, Аргамон, – настроение Ринара
– Она юна, пройдет, – Аргамон говорил так, будто сам верил в это. За долгие годы игры он научился врать отменно.
– Когда пройдет? Еще несколько месяцев и все будет готово. Это пройдет за несколько месяцев, Аргамон?
– Мы можем подождать, мой лорд, – усач знал, что снова ступает на тонкий лед, что уже через секунду в Ринаре может проснуться злость, но не мог не попытаться.
– Нет, – в этом он был безапелляционен. Он не станет ждать. Он просто не может больше ждать.
– Она должна свыкнуться с мыслью, что вы для нее лишь друг. Станьте другом, мой лорд. Станьте другом, советчиком, товарищем. Докажите, что скорее отец, чем предмет восхищения и юношеской страсти.
– Я все это время пытался доказать именно это, Аргамон! Представить не мог, что она влюбится.
– Но это случилось.
– Я. Этого. Не хотел!
– Думаете, она хотела?
Их диалог продолжался по пути в сторону кабинета Ринара. Занеся ногу для следующего шага, он резко остановился, повернулся к чуть отставшему Аргамону.
– Что? – последний вопрос усача заставил его опешить.
– Думаете, она хотела влюбляться в мужчину, не способного ответить на ее чувства? Вы ведь знаете, мы не выбираем, кого любить. И когда разлюбить, решаем тоже не мы.
Ринар застыл, не зная, что ответить. Аргамон был прав. Это не вопрос ума. Это веление сердце. А каким образом делает выбор оно, не знает никто.
– Что мне делать, Аргамон?
– Не пытайтесь ее переубедить, мой лорд, юность упряма. Она будет любить вопреки еще сильнее.
– Но что тогда?
– Ничего, милорд. Пусть все идет так, как идет. Она сама все со временем поймет. Обязательно поймет. Альма очень умна.
Будь у Ринара другой вариант, он, несомненно, спорил бы с усачом до хрипоты. Будь у него другой вариант, он тут же взялся бы его исполнять. Но другого варианта у него не было, а потому, кивнув, мужчина вновь развернулся, направляясь к своему кабинету.
Аргамон не пошел следом. Остался стоять, провожая хозяина взглядом. Она упряма. Чертовски упряма, а потому, бояться, что его слова станут пророческими, не стоило. Но что-то сделать он обязан. Например, помочь понять кое-что Ринару. Не кое-что – самого себя.
В конце коридора послышались приближающиеся шаги.
– Свира, – управляющий окликнул девушку, и стук каблуков тут же ускорился.
***
Жалость к себе заняла у Альмы чертовски много времени. Она забыла об обеде и ужине. Боялась думать о том, что когда-то придется выйти из комнаты. Девушке казалось, что покинь она родные стены, и мир рухнет, а ее смоет с лица земли волной собственного стыда. Сидеть в комнате тоже было стыдно, но наедине с собой ей время от времени начинало казаться, что все происшедшее – неправда. Просто игры воображения или дурной сон.