Душа
Шрифт:
В начале второго Ромка задремал. В камере горел приглушенный свет, а я смотрела на звёзды и считала их как в детстве. А ещё я думала. Думала и прикидывала, что может последовать за дракой, исчезновением паспорта и полицией. Ромка не боялся тюрьмы, он словно не замечал решёток и полицейских, и это пугало меня до дрожи. Завтра представлялось фильмом ужасов в стиле Альфреда Хичкока, финал которого не предвещал happy end.
Около пяти утра в участок привезли странного старика в сером, замызганном халате. Его длинная борода непонятно какого цвета заканчивалась где-то у пояса, а лохматые местами свалявшиеся
— Ну что, Демидыч, — сказал ему участковый ласково, почти как старому знакомому, — опять соседям спать мешал?
«Демидыч» замахал руками и попросил хлеба с цианистым калием. Речь его была бессвязной и отрывочной, как у двухлетнего ребёнка.
«Олигофрения тяжёлой степени», — предположила я и тут же зажала себе рот ладонью, потому что рядом с «Демидычем» не с того, ни с сего возник Савва.
По камере пошла волна вибрации. По железной решётке словно колотили металлической палкой, но ни участковый, ни Ромка даже ухом не повели. Это слышали только «Демидыч» да я по странному стечению обстоятельств. Видимо, за четыре года, проведённых в мире живых, Савва умудрился научиться кое-каким фокусам. Похоже, слуховые и зрительные галлюцинации стали его коньком. Демидыч крестился, падал на колени и бился лбом о каменную плитку пола. Савва смеялся и подзадоривал биться сильнее.
– Давай, чтобы кровь пошла, – улюлюкал он и свистел, засунув в рот пальцы. — Ну же, рыжий бородач! Покажи класс! Сегодня у нас есть зрители.
Савва указал на меня, а «Демидыч» растянулся ничком, продолжая колотить себя по уху. Зрелище он представлял отвратительное.
Я прикрыла глаза и опустила на грудь голову. Истина плавала рядом, и поймать её за хвост труда не составило. Человек, которого я приняла за сумасшедшего, несколько лет назад сбил Савву Нестерева. Тот самый водитель грузовика. Рыжий бородач.
Вот почему Савва сказал, что ему недолго осталось. Все эти годы он медленно сводил своего убийцу с ума. Загонял в могилу. Мстил за непрожитую жизнь…
В какой-то момент «Демидыч» перестал стонать. Вероятно, боль в его голове достигла своего апогея. Он плакал и метался по кровати, как ребёнок, потерявший мать. Потерявший всё на свете. Ромка проснулся, вытаращил на него глаза, а потом накрыл уши подушкой. Высокий, надменного вида охранник постучал по решёткам палкой и пригрозил «Демидычу» трёпкой.
— Перестань немедленно, противный мальчишка! — закричала я и, сама не зная как, очутилась в соседней камере. — Зачем ты это делаешь?
— Он убил меня!
— А теперь ты убиваешь его! Отнимаешь жизнь и рассудок по капле.
— Да уже почти отнял. Неделя-другая, и он загнётся.
Я оглядела Савву с ног до головы. Злой и одинокий. Жил в детдоме. В целом свете никого. Причём, ни в том, ни в этом. Что стало с его родителями? В новостях упоминали, что он рос в приюте с младенчества, и родственники никогда его не навещали. Значит, мать, скорее всего, ещё в роддоме от него отказалась. Любить и сострадать не умеет. Про милосердие и заботу не слышал. Другие воспитанники вряд его по головке гладили, отсюда на уме у него только месть да ненависть. Всё же прав был папа, когда говорил, что дети самые добрые и самые злые существа на планете.
— Оставь его и поговори со мной, — как можно мягче начала я. — Расскажи о себе
— Я Савва Нестерев. Умер семнадцатого марта две тысячи…
— Нет. Расскажи, что тебе нравилось. Музыка. Книги. Фильмы. Хоть что?
— Ничего не нравилось, — Савва понурил голову, — но я быстро считал в уме. Учительница математики меня хвалила.
— Молодец, — я выдавила улыбку. — Посчитаешь для меня? Ну-ка, сколько будет семью восемь?
— Пятьдесят шесть
— А восемьдесят четыре на тридцать пять.
— Разделить или умножить?
— А что легче?
— Вообще не делать.
На этот раз мы засмеялись вместе.
— Савва, а у тебя остался кто-то здесь? Друзья или любимая воспитательница?
— Друзей не было, поэтому и шлялся один. А воспитки — все злючки. Я дружил с собакой. С Шариком. Я и сейчас с ним дружу.
— Это как?
— Собаки видят призраков и рычат на них, но этот уже привык ко мне. Он славный. Твой отец его иногда подкармливает.
— Здорово. А ты когда-нибудь встречал людей, которые видят призраков?
— Нет. Думаешь, они действительно существуют?
— Мне хочется в это верить.
— Мечтаешь предать весточку родным?
— Было бы неплохо.
— Даже если они и есть, то не помогут тебе.
— Почему?
— Они надменные и гордые, как все взрослые.
— Я тоже надменная и гордая?
— Ты — нет.
— Но я ведь взрослая.
— Сам удивляюсь, что ты со мной разговариваешь. Бородача пожалела. Остальные призраки даже внимания на меня не обращают. А я многих видел.
— Это потому что ты вредный мальчишка, — едва не выпалила я, но вовремя сдержалась: — Просто у каждого свои проблемы. И после смерти тоже. Помнишь, ты сам говорил: неоконченные дела.
— А у тебя их разве нет?
Я поглядела на Ромку и на спящего «Демидыча».
— Есть, но это не значит, что я не могу найти для тебя пять минут своей новой «жизни».
***
Из полиции Ромку забирал папа. Оксана Леонидовна не смогла прийти или не захотела. Участковый не стал задавать лишних вопросов, папа долго благодарил его и обещал уберечь Ромку от новых уличных драк. Они покинули участок быстро, без волнений, проволочек и скандалов, ушли вместе, но, как всегда, в молчании и на почтительном расстоянии друг от друга.
Дверь в нашу квартиру Ромка открывал резко и грубо: с такой силой засадил ключ в замочную скважину, что едва не выломал её. Папа топтался на пороге. Я переводила взгляд с одного на другого и никак не могла понять, о чём они думают и что чувствуют друг к другу. Наконец Ромка справился с ключом и широко распахнул дверь, пропуская папу вперёд. Я напряглась и по привычке прикусила губу. Папа снял ботинки, аккуратно приставил их к стенке и надел серые тапочки, оставленные для гостей. Ромка рухнул на диван, в чём был, и закрыл глаза.