Душераздирающее творение ошеломляющего гения
Шрифт:
— И каждый день все начинается с нуля; все приходят и говорят, допустим: а давайте-ка вот тут будет, ну, скажем, мягкий бегемот пятисот футов в вышину, а вон там, у горы, пускай стоит какая-нибудь, блин, огромная… ну тоже какая-нибудь дура.
— Да-да, правильно. Но что-нибудь надо придумать, чтобы все делалось быстрее, чтобы все было немножко легче, чем сейчас, — в смысле строить и так далее; тогда понадобятся, например, огромные роботы, что-то в этом роде.
— Ну да, только роботы.
— Кстати, я совершенно серьезно.
— Я тоже. Я с тобой.
— У нас все получится.
— Конечно.
— Надо всех заинтересовать.
— Даже обсосов.
— Джона.
— Правильно. Удачи ему.
— Ага. Знаешь, что он сегодня вечером рассказывал?
— Ты его видел?
— Ну да.
— Я обещала ему позвонить.
— Он, говорит, только что прошел какой-то тест, типа на профпригодность, чтобы ему сказали, кем ему надо работать, — вот так ему объяснили, как он должен жить…
— О господи.
— Вот дикость.
— Надо что-то с ним сделать.
— Вдохновить его.
— Его и всех остальных.
— Собрать всех.
— Всех на свете.
— Ждать больше нельзя.
— Обратимся к массам.
— Медлить — преступление.
— Прохлаждаться нельзя.
— И ныть.
— Мы обязаны быть счастливыми.
— Это будет очень трудно — не быть счастливыми.
— Надо будет постараться, чтобы не быть счастливыми.
— Мы должны выполнить долг.
— Нам очень много дано.
— У нас есть, с чего начинать рисковать.
— И страховка на всякий случай.
— Это уже очень много.
— Мы живет в замечательном месте в замечательное время.
— Что изумительно и вообще редкость.
— Исторически почти беспрецедентно.
— Мы должны делать необычайные вещи.
— Просто обязаны.
— Будет гнусно, если мы этого не сделаем.
— Нам надо воспользоваться тем, что у нас есть, и объединить всех людей.
— И постараться никого не раздражать.
— Да. Отныне и навсегда.
Я говорю ей, как это забавно, что мы об этом разговариваем, потому что уже сейчас я занимаюсь тем, что меняю мир, и вообще на полпути к созданию того, что именно для того и придумано, что вдохновит миллионы на великие дела: мы со школьными друзьями — с Муди и еще двумя, Флэггом и Марни — организуем такое, что сметет все предубеждения, поможет сбросить оковы ложно понятого долга, отвергнуть бессмысленные карьерные ценности, и мы заставим или, по крайней мере, убедим миллионы людей жить более неповторимой жизнью, совершать [я встаю, чтобы усилить эффект] совершать необыкновенные дела, путешествовать по миру, помогать другим, начинать, и заканчивать, и строить.
— И что же такое вы готовите? — интересуется она. — Политическую партию? Демонстрацию? Революцию? Государственный переворот?
— Журнал.
— А… Ну да…
— О да, — говорю я, глядя на океан и внимая его аплодисментам. — У нас очень серьезные планы, у нас где-нибудь будет огромный дом или чердак, и там мы устроим художественную галерею, и еще, может, общагу…
— Как на «Фабрике»!
— Только без наркотиков и трансвеститов.
— Именно. Коллектив.
— Движение.
— Армия.
— Без исключений.
— Без различия рас.
— И полов.
— Юность.
— Сила.
— Потенциал.
— Возрождение.
— Океаны.
— Огонь.
— Секс.
Наши губы оказываются совсем близко. О эти разговоры о перспективах и новых мирах… Когда мы начинаем целоваться, то сидим прямо, и сначала мы целуемся, как друзья, с открытыми глазами, почти смеясь. Но потом начинают двигаться руки, и вот мы уже верим, вот наши глаза закрыты, и головы чуть поворачиваются в одну сторону и в другую, и мы целуемся, мало того: мы целуемся, как воины, спасающие весь мир в конце фильма, два последних героя, которые могут уберечь всех остальных, а поскольку мы слишком устали после всего выпитого, и не можем сидеть с закрытыми глазами, мы оседаем, и вот уже полотенце под Мередит стало сморщенной змеиной кожей, и на нас уже нет брюк, и телам нашим холодно в тех местах, где они обнажены. И секс неизбежно придаст нам сил. Мы скрепляем свою клятву под бескрайним небом под одобрительный ропот океана…
Откуда-то доносится шум. Я всматриваюсь и вижу: в нашу сторону идет компания, громко, всплески шума, визгливый хохот. Я опираюсь на локоть, смотрю, вглядываюсь пристальнее. Компания человек из шести-семи, все одеты, в темных штанах, ботинках, шляпах. Мы вытаскиваем полотенце из-под головы Мередит, чтобы прикрыть свою наготу ниже пояса. Будем вести себя как ни в чем не бывало. Мы снова сплетаемся в объятьях, чтобы они оставили нас в покое, да и не станут они вообще нас доставать.
Голоса громче и ближе.
— Просто подождем, пока они пройдут, — шепчу я прямо в губы Мередит.
— А они дале…
— Чш-ш.
Еще громче, и уже можно различить шарканье ног — но вот, вместо того чтобы пройти мимо, они вдруг оказываются над нами. Повсюду ноги. Я смотрю снизу вверх. Один держит в руках мои штаны и перетряхивает их. Потом швыряет их к прибою. Это мексиканцы, американские мексиканцы, тинэйджеры. Четверо парней и три девушки. Пятеро парней и две девушки. Мужчины, женщины. Определить возраст невозможно.
— Чем это вы тут занимаетесь? — спрашивает голос.
— Ай-я-яй, как стыдно! — говорит другой.
— Жеребец, где твои штаники?
Пока что слышны только женские голоса, все — с сильным акцентом. Ниже пояса мы голые, так что даже пошевелиться не можем. Я прикрываю полотенцем себя и Мередит, и не верю, что это происходит с нами… Что творится? Начинается что-то очень нехорошее… Это конец?
Я пытаюсь найти свои трусы. Но они в брюках, у воды. Я хватаюсь за второе полотенце, которое под нами, вытаскиваю его, обворачиваю вокруг пояса и встаю.