Душевная травма(Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом)
Шрифт:
— Ты там выдай ему дрозда как следует! — сказала Нюра, снаряжая Анну Семеновну в поход.
— Сама могла бы поехать! — проворчала Анна Семеновна, запихивая в походную хозяйственную сумку квитанции на злополучные заказы.
— У меня, Семеновна, характер чересчур нежный, я стесняюсь с начальством обращаться. А ты женщина боевая, напористая, как танк!
— Ладно! — сказала польщенная Анна Семеновна. — Я это начальство так проутюжу, наскипидарю, что оно у меня кузнечиком запрыгает. Заодно уж и на рынок забегу за помидорчиками. Прощай, дочка,
Чмокнула Нюру в толстую щеку и ушла, очень довольная поручением.
Нюра осталась одна. Тикают ходики на стене. Скучно! Взяла книгу про шпионов, прочитала две страницы — очень похоже на ту, что читала позавчера. Может быть, та же самая книга? Посмотрела на заглавие — другая. А все-таки очень похоже! От скуки напала зевота. Сидит Нюра за своим прилавком и зевает. Аппетитно, с хрустом. От вычищенных пиджаков, брюк, жакетов и платьев, висящих на плечиках в соседней комнате, в приемку тянет сладковатым, противным запашком. Химия!
«Хоть бы заявился какой-нибудь клиент позанятнее! — думает Нюра, подавляя набежавший снова зевок. — Хоть бы развлек как-нибудь!»
И тут в ателье входит плечистая женщина с портфелем, в очках с золочеными дужками. Лицо строгое, тонкогубое — очень знакомое. Ой, так это же Баранчикова Маргарита Павловна! Не то инспектор, не то ревизор, в общем — начальство!
— Здравствуй, Медвежкина! — Голос у Маргариты Павловны Баранчиковой холодный, с каким-то неприятным дребезжанием. Нюре сразу делается не по себе.
— Здравствуйте, Маргарита Павловна. Присаживайтесь на стульчик, он чистый. Что это вы к нам пожаловали, Маргарита Павловна?
Загадочная усмешка трогает тонкие губы ревизора.
— Ну, как идут дела, Медвежкина?
— Ничего, Маргарита Павловна, надеемся план вытянуть. Вот только фабрика нас подводит со срочными заказами. Вы бы нажали на них!
— Клиенты, поди, жалуются?
— А как же, Маргарита Павловна! Конечно, жалуются. На днях пришел один парень, очень симпатичный, принес выходной костюм — черное трико, залил, бедняжка, подсолнечным маслом! Приняли на срочный. А фабрика задерживает! Парень чуть не плачет. «У меня, говорит, свадьба, а вы обрекаете меня ехать — и куда? — во Дворец бракосочетаний — и в чем? — в каждодневных рабочих штанах! Разве, говорит, такие штаны сочетаются с таким торжественным моментом в жизни, как бракосочетание человека?» Очень занятный парень, чудачок. А мы чем виноваты, если фабрика не справляется?
Не слушая Нюру, Маргарита Павловна Баранчикова роется в своем портфеле, шуршит бумагами. Потом извлекает из его недр почтовую открытку.
— А вот такую клиентку ты помнишь, Медвежкина? Ее фамилия Сидоркина Евгения, студентка. — Она впивается глазами в Нюрино лицо.
Нюра краснеет под этим сверлящим взглядом, потом бледнеет, морщит лоб — вспоминает.
— Студентка Сидоркина? Помню! Она платье приносила вечернее, нарядное, тоже чем-то залила, чем — не помню. Но мы для нее все сделали, что могли, Маргарита Павловна, я даже сама, когда была на фабрике,
Маргарита Павловна Баранчикова усмехается с той же саркастической загадочностью:
— Нет, она не жалуется. Она тут и тебя, Медвежкина, и этого мастера так расхвалила, что надо вам, выходит, по ордену давать каждому. Скажи мне, Медвежкина, прямо, без утайки, почему это ты персонально просила мастера обратить внимание на платье студентки Сидоркиной?
— Пожалела ее, как девушка девушку… Ну, как человек человека. Уж очень она убивалась из-за этого платья!
— Пожалела, как девушка девушку?! Так, так!.. Ой, не темни, Медвежкина!
— Я даже вас не понимаю, Маргарита Павловна, на что вы намекаете.
Баранчикова снимает очки, протирает стекла носовым платком и, нацепив их снова на короткий упрямый нос, говорит уже не с дребезжанием, а с железным скрежетом в голосе:
— Скажи мне, Медвежкина, что она тебе сунула за эту, как ты сама сказала, персональную услугу? Деньги? Или там духи, конфеты — что?! Признайся прямо, тебе лучше так будет!
— Ничего она мне не совала! Как вы можете так говорить! И тем более она вам письмо, сами говорите, прислала благодарственное.
— Так ты же, наверное, и науськала ее на написание этого письма?
— Она не собака, Маргарита Павловна, как я ее могла науськивать?!
— Хорошо! Все будет проверено! — Баранчикова поднимается со стула. — Дай-ка мне адрес студентки Сидоркиной. На открытке ее адреса нет, тоже, между прочим, подозрительный факт. Найди по корешкам, наверное, помнишь, когда она сдавала заказ? Спросим ее, выясним все это от начала до конца, не беспокойся!
И, словно отвечая на какую-то терзающую ее бедный мозг мысль, она говорит уже не Нюре, лихорадочно листающей квитанционные книжки, а самой себе:
— Я понимаю, когда люди в книге жалоб и предложений делают записи или непосредственно нам жалуются на предмет расследования. Но… так расхваливать наши кадры?! Зачем? Почему?.. Что-то тут не то, Медвежкина, ой, что-то тут не то!..
Записав адрес студентки Евгении Сидоркиной в служебный блокнот, Маргарита Павловна наконец уходит. Нюра сидит за прилавком и не знает, что делать, чтобы заглушить тягостное чувство только что перенесенного стыда и унижения.
В ателье, улыбаясь, влетает хорошенькая блондинка в казакинчике и брючках, с чемоданчиком в руках.
— Здравствуйте, Нюрочка, я опять к вам. Опять у меня неприятности, спасайте!.. Ой, что это с вами? Почему у вас так губы дрожат?
— У меня тоже неприятности. И, между прочим, из-за вас, товарищ Сидоркина. Зачем вы письмо написали, хвалили меня и мастера? Разве я вас просила?
— Я хотела, чтобы вас… как-то отметили!
— Уже отметили. От таких отметин не поздоровится. Садитесь теперь и новое письмо пишите.
— О чем?!
— О том, что вы мне ничего не совали и я вас ни на что не науськивала…