Душные бандиты
Шрифт:
Петруха вздохнул, — казалось, какая-то тяжесть упала с его плеч. Закурив, он опустился в хорошо знакомое и уже, пожалуй, полюбившееся кресло и принялся раздумывать.
«Так. Она никогда не оставляла комнату открытой. Никогда! Соседи те еще… Уж мне ли не знать… Ну допустим, она где-то в квартире… В ванной или в… ну, рядом… На кухне… В гостях в соседней комнате… Пойти порыскать?»
Так он и сделал. Но на общей коммунальной площади пенсионерки Суховой не было. Соседи, к которым он заглядывал, также дружно отрицали ее присутствие лично у них, но горячо убеждали, что она точно где-то здесь, поскольку все, буквально все видели ее несколько минут назад.
— В ванной! В ванной, говорю, она! — радостно сообщила Семеновна. — Шла, ни здрасьте, ни до свиданья, будто королева какая…
«Ясно. Раз только что была — уже хорошо. Значит, действительно выскочила на пару минут, в булочную… Какую булочную? Поздно… Да нет, еще что-нибудь точно открыто… Но почему
Он действительно просидел в комнате некоторое время, листая какие-то книги; время шло, хозяйка не появлялась.
«Мура все это! — с досадой захлопнув надоевшее чтение, Алексеев встал. — Пойду. Нет, вот что: ведь подозреваю я ее? Это так. Значит… Придется, хоть и не хочется… А если она вдруг войдет? А, плевать! Скажу, что ищу… ну, скажу… Что это, точно, „За фасадом масонского храма“ решил почитать, а найти сразу не смог… Подумаешь, в пару ящичков загляну… Здесь нет… Кресло отодвину… Тоже нет… Куда она эту сумку могла запрятать?.. Шкаф… Нет… Пол простукать? И отчего он стружкой покрыт? Неслучайно… В мебель пыталась прятать?» Увлекшись, опер тщательно исследовал все пригодные, и даже не очень, места для хранения инкассаторской сумки и, не обнаружив ее, тем не менее обрадован не был.
«На нет и суда нет… Это только так говорится… Вот она куда ушла! Прятать! Но куда? Да мало ли… С ее-то логикой! Запросто может в камеру хранения снести, даже не завернув ни во что… Вот и объясняется, что дверь не заперла, — так волновалась… До замков ли было? Ну ладно». Бросив последний и решительный взгляд на комнату, он вдруг задумался, пытаясь сообразить, что же все-таки сразу показалось ему странным. Мысль, казалось, была совсем близко, но тем не менее постоянно ускользала. С досадой он подошел к окну, чтобы выбросить окурок, — не обнаружив пепельницы, аккуратный Алексеев ссыпал пепел в спешно свернутый бумажный фунтик, который не хотелось носить с собой… «Да вот в чем дело! — радостно хлопнул он себя по лбу. — Окно… совершенно пустое! У нее же вечно тут герань какая-то, ванька мокрый… Розочки… лютики-цветочки… Где они? Вчера — были! Точно! А это значит… А это значит, что она действительно собралась свалить, и надолго! А цветочки отнесла кому-то из знакомых, чтоб не засохли, не погибли… Цветочки ей жалко! Змея подколодная… Пригрел на свою голову! Ну все, никаких покрываний! Завтра же сдаю опасную преступницу, и все, буду безжалостен! А может, прямо сегодня? Быстрее на след выйдешь — быстрее поймаешь? Да ладно… дам фору… пусть бежит… Ну как не порадеть родному человечку! Убежит — и хрен с ней, может, завяжет хоть… Но цветы… Цветы… Что-то они мне напоминают…» Алексеев, кажется что-то вспомнив, направился было к телефону, но уже у самой двери остановился. «Нет. По крайней мере пока… Вон, точно — Семеновна ее любимая с кем-то базарит… Год сюда хожу, и каждый раз, чтобы позвонить, приходится удостоверение показывать… С позиции силы говорить… А теперь… Ну скажу я ей — да это же, мол, я! Вы меня уже сто раз видели! А она — покажите документы. Ну, пошлю ее… А она позвонит в отделение, спросит: „Работает у вас такой?“ — „Работает“, — скажут… „А почему он удостоверение не показывает?“ Да ну, была охота париться… И из автомата позвоню… Коммуналка хренова!» Определившись в выборе, Алексеев плотно прикрыл дверь, не забыв выключить свет, и, не прощаясь, покинул квартиру.
Фотолюбителем Петруха не был. Но не был он, впрочем, и фотоненавистником — просто не увлекался фотоделом, и все. Однако необходимые для проявления пленки и печати фотографий инструменты и материалы у него дома были, и потому безумная на первый взгляд идея без ведома коллег завладеть на некоторое время чужим фотоаппаратом не была в реальности безумной. Этажом выше проживала достаточно милая семья, младший представитель которой, десятилетний Павлик, нашел, как ему казалось, дело всей своей жизни. Он постоянно фотографировал, проявлял, печатал, совершенствуя беспрестанно свое мастерство, зачастую в ущерб прямым обязанностям школьника, а именно вовремя сделанным урокам и вынесению мусорного ведра. Родители Павлика, поначалу отнесшиеся к увлечению сына с умилением, все более раздражались, натыкаясь на развешенные повсюду пленки и снимки или кружа возле мест общего пользования, на двери которых висело детским почерком написанное предупреждение: «Ни входить! Свет ни зажигать! Идет процесс!!!» Санузел был совмещенный, квартира — маленькой и однокомнатной, деньги же на все материалы брались из скудных зарплат родителей, а они, напуганные рэкетом вообще и детским рэкетом в частности, не спешили подвигнуть свое чадо на коммерческий фотопромысел… Так или иначе, после какого-то очередного родительского собрания они, разгромленные и пристыженные, выместили свой праведный гнев на Павлике, пригрозив уничтожить все то, что было ему так дорого… Хитрый Павлик, не дожидаясь воплощения в жизнь угроз, тайком отнес всю аппаратуру доброму дяде Пете, согласившемуся похранить ее хотя бы до следующей четверти…
Теперь Петруха, выгребя все из шкафа, силился разобраться и вспомнить, как и когда каждый из этих предметов и пакетиков используется. В детстве он тоже ходил в фотокружок. Но занятия в нем оказались непродолжительными: радостно отщелкав целую пленку, Петя засунул ее в специальную коробочку, залил проявителем, выдержал сколько следует и промыл. Не успев или забыв от переполнявшего его счастья влить закрепитель, Петруша раскатал пленку, любуясь удачно вышедшим кадром дерущихся собак во дворе, четким, до последней морщинки, добрым лицом любимой бабушки, дивясь с непривычки ее черной в негативном отображении коже… Внезапно, прямо на его глазах, изображение потускнело… Судорожно вернув пленку на место и с избытком наполнив коробочку закрепителем, Петя уже понимал, что все пропало, что кадры, с любовью выискиваемые в течение месяца, утрачены безвозвратно… С погибшей пленкой желание посещать фотокружок отчего-то тоже сошло на нет — в те годы будущий оперуполномоченный еще не отличался целеустремленностью и усидчивостью…
Отогнав досадные воспоминания детства, Алексеев волевым усилием заставил себя думать только по существу дела, и спустя положенное на фотопроцесс время он вглядывался в те несколько кадров, которые успел отщелкать первоклассник Коля.
«Это, наверное, он сам… — прищурившись, думал опер. — Мама, наверное, сфотографировала… Резко, четко… Стоит, маленький такой, с ранцем… Улыбается… Прямо я в молодые годы… Следующий кадр — что-то невообразимое…» Заправив пленку в увеличитель, он максимально укрупнил изображение, но все равно было непонятно. «Эх, Павлик… Растрясу я тебя еще и на бумагу… Как на плату за хранение…» Произведя все необходимые операции, Петруха со смехом смотрел на фотографию, на которой из-под мятой обложки от шоколадки, почти спрятанная в траве, испуганно высовывала мордочку обыкновенная мышка. «Надо же… Нашел объект… На газоне где-то… Хотя в его возрасте это так интересно! Мышки, собачки…» Быстро отпечатав все кадры — а их и было-то немного, поскольку пленка была куплена за полчаса до убийства, — Алексеев разложил их перед собой и, освещаемый красной фотолампой, которую давно уже можно было выключить, внимательно разглядывал, перекладывая с места на место.
«Инкассатор… Терминатор, в его понимании… Узнать можно, но чуть засвечено… Конечно, в семь ли лет в выдержках-диафрагмах разбираться! А дальше вообще ерунда… Резко и четко — угол дома вдали; видимо, объект находился именно там… Но что за придурок влез в этот момент между фотоаппаратом и убийцей! Все дело испортил… Шатаются туда-сюда… Ноги бы оторвать, если не сказать иначе… Это… Это точно она… Убийца… если она, конечно, женщина… Со спины, в длинном плаще, шляпе… Бежит, а потому вышло нерезко… Кто угодно может быть! Меня так одень — и я подойду! Рост… вроде бы самый обычный… Не разберешь… Так… То же самое, только она еще дальше отбежала… И еще более размыто… Бред… Старался, старался, а результатов никаких! Ни „за“, ни „против“… Может, хоть поощрят как-нибудь за проявленную инициативу? Ускорение процесса расследования? Когда еще эта пленка была бы готова, а все сидели бы и возлагали бы на нее большие надежды… Чушь… Короче, начнем опять с нуля… В первый раз, что ли?» Он встал, нехотя свернул фотодеятельность, кое-как убрав все на прежнее место, и направился к телефону. Набрав несколько цифр, он с досадой опустил трубку: «Нет. Если она здесь ни при чем, а это, скорее всего, так, я с этим звонком… Поздновато для напрасного беспокойства… Можно и завтра…» Завершив этим размышлением полный забот день, Алексеев отправился спать.
«Кто это там, вдали? Так стремительно несется? И почему все вокруг взволнованно гудят? Плащ, шляпа! О! Точно! Скорее! Сейчас проходными уйдет!» — мелькнуло у Петрухи, и он с ходу включился в погоню. Таинственная особа в длинном плаще цвета «хаки», изящно перепрыгнув большую лужу, скрылась в подворотне. Но опер, знающий если не все проходные дворы на своей территории, то уж по крайней мере многие, не оплошал и, уже упустив из виду беглянку, наверняка знал, куда она сможет добраться, срезав таким образом угол. Он бежал, резко отталкивая попадающихся на пути прохожих, которые почему-то не падали, а, напротив, горячо благодарили Алексеева, посылая вслед ему воздушные поцелуи, которых он, впрочем, не мог увидеть; иные громко ободряли его: «Так держать! Не робей, Петруха! Догоняй, догоняй ее! Мы верим — у тебя все, все получится!»
Выскочив на Московский проспект, Алексеев прищурился и тотчас же заметил на другой его стороне мелькнувшую в толпе ту самую шляпу. В бешеном темпе двигаясь следом, он оказался у входа на станцию метро «Садовая». Ступеньки круто уходили вниз, и полы длинного плаща исчезли за поворотом, ведущим в глубь станции…
В два прыжка, будто усатый брат Марио из одноименной компьютерной игры, перескочив ступеньки, Петруха ринулся вперед и едва успел затормозить перед глухой кирпичной стеной, представшей перед ним. На поверхности кирпичей красовалась мраморная доска с аккуратными золотыми буквами.